Дети Бога - Мэри Д. Расселл

— Что? Что это? — спросила Селестина, сидевшая на полу. Встревожившись, она вгляделась в лица взрослых и залилась слезами.

— Мама, это еще одна бумага про развод?

— О боже, — пробормотал Эмилио и, подойдя к малышке, опустился на колени, протянув к ней руки. — Нет, нет, нет, cara mia. Ничего похожего, Селестина! Ничего плохого.

Он вскинул взгляд на Джину, а та грустно пожала плечами: что мы можем поделать?

— Это насчет денег, — сказал тогда Эмилио, обращаясь к ребенку. — Ничего важного, cara, лишь деньги. Может, это даже хорошо, понимаешь, я должен об этом подумать. Я не привык, что есть другие люди, о которых нужно думать. Может быть, это даже хорошо.

Послание Энн было коротким, а написала она его в солнечный день, когда они с энтузиазмом готовились к первой миссии на Ракхат, воспринимая смерть как смутное абстрактное понятие. «Нельзя купить счастье, мои дорогие. Нельзя купить здоровье. Но иметь немножко наличности не повредит. Наслаждайтесь». Для каждого члена иезуитской группы Энн и Джордж учредили доверительные фонды, и теперь, спустя более сорока лет аккумулирования средств, как уведомляла Эмилио юридическая фирма, его индивидуальный портфель ценных бумаг составлял изрядную сумму. Кроме того, Эмилио Сандос, вместе с Софией Мендес и Джеймсом Квинном, был записан в наследники движимого имущества Эдвардсов. По мнению юридической фирмы, Эмилио Сандосу причиталась одна треть этого имущества. В условиях завещания оговаривалось, что, пока Сандос остается членом Общества Иисуса, он вправе входить в совет попечителей и контролировать распределение фондов по благотворительным организациям, курирующим образование и медицину. Однако, если по какой-либо причине Сандос оставит активное священство, он волен использовать эти деньги по своему усмотрению.

Напуганный нежданным наследством и не зная, как им распорядиться, Эмилио почти не спал в эту ночь. Но утром он поговорил с братом Эдвардом Бером, который, до того как примкнуть к ордену, был фондовым брокером, и поразмыслил над советом Эда, постепенно привыкая к факту, что теперь он — весьма богатый человек. Решение пришло через неделю после первого прочтения записки Энн. Выбравшись из постели, Эмилио получил доступ к спискам римских и неаполитанских торговцев антикварной мебелью и разослал всем запрос, интересуясь наличием и ценой одной вещи. Закончив с этим, Эмилио вернулся в кровать. Он заснул, едва коснувшись головой подушки, и счел это хорошим предзнаменованием.

Несколькими днями позже Винченцо Джулиани вступил в свой неаполитанский кабинет и вздрогнул, наткнувшись взглядом на роскошный стол семнадцатого века, чья тщательно отполированная и замысловато инкрустированная поверхность мерцала в солнечном свете, вливавшемся сквозь высокие окна. Как заметил отец Генерал, этот стол не был точной копией того, который Эмилио Сандос разломал одиннадцать месяцев назад, но отличия были минимальными. На столе лежал конверте письменным подтверждением перечисления Обществу Иисуса умопомрачительной суммы денег, снятой с личного счета Э. X. Сандоса. Узрев все это, отец Генерал длинно и замысловато выругался.

Оплатив долги и имея в своем распоряжении более чем достаточные средства на приобретение дома, наем собственных телохранителей и содержание семьи, в свои сорок семь Эмилио Сандос был независимым человеком — призраки похоронены, чувство вины тускнеет.

«Еще не поздно жить», — думал он. Итак, решено: гражданская церемония, утром третьего сентября, в присутствии нескольких друзей.

В то лето детальные доклады о событиях, которые Джина Джулиани и Эмилио Сандос считали своим сугубо личным делом, восходили по иерархическим линиям трех древних организаций, с разной скоростью попадая к Генералу Общества Иисуса, верховному понтифику Римской католической церкви и неаполитанскому главе каморры, и каждого из них это дело интересовало по различным, но связанным между собой причинам. Перед лицом неуместного нового обстоятельства все они решили, что необходимо ускорить приготовления к очередной попытке достичь Ракхата.

Выбранный для перелета корабль был полностью переоборудован для межзвездного путешествия. Карло Джулиани окрестил его «Джордано Бруно» — в честь флорентийского священника, в тысяча шестисотом году сожженного на костре за гипотезу о том, что все звезды подобны Солнцу и вокруг них могут вращаться другие планеты, на которых тоже возможна жизнь. «Бруно» был почти полностью автоматизирован; экипаж небольшой, но компетентный и опытный. Обучение пассажиров-иезуитов близилось к завершению. Запасы продовольствия и медикаментов, товары для обмена, средства связи и аварийное снаряжение были уже доставлены на «Бруно», круживший по низкой орбите вокруг Земли. Навигационные программы были настроены для отлета намеченного на середину сентября две тысячи шестьдесят первого года, но подгонять Сандоса не требовалось. На самом деле, включенные в миссию иезуиты едва выдерживали предложенный Сандосом темп, ибо он намерен был закончить анализ к'сана к тридцать первому августа, даже если загонит всех насмерть, и погрузился в этот проект с поразительной энергией.

Первым словом, с которым менее двух лет назад прикованный к постели лингвист обратился к Джону Кандотти, был растерянное: «English?» Сейчас Эмилио почти не прекращал двигаться, расхаживая по библиотеке, объясняя, доказывая, споря, жестикулируя, с молниеносной внезапностью переключаясь с к'сана на латынь, с руанджи на английский; потом вдруг застывал в раздумье, а спустя минуту резким движением отбрасывал назад темные волосы, завесившие глаза, — будто нашел ответ на какую-то загадку — и вновь принимался расхаживать.

Джина, его главный стимул, каждый вечер приходила в восемь, чтобы вытащить его из библиотеки, и остальные мужчины радовались ее приходу едва ли меньше Эмилио. Без ее вмешательства Сандос задержался бы тут еще на несколько часов, а к концу дня эти здоровяки, как правило, жутко хотели есть и против воли с нетерпением дожидались писклявого голоса Селестины, окликающей дона Эмилио, и ее семенящих шагов, цокающих от парадного входа по длинному коридору.

— Господи! Гляньте на них. Гавриил и Люцифер — с крошкой херувимом впридачу, — пробормотал Шон Фейн однажды вечером, глядя, как эта троица уходит.

Он отвернул от окна свое угрюмое лицо, составленное из коротких горизонтальных линий: маленький безгубый рот, глубоко посаженные глаза, вздернутый нос.

— Для священника лучше прелюбодеяние, — процитировал он мрачно, — нежели брак. Вряд ли святой Томас Мор подразумевал ситуацию Эмилио, — сухо заметил Винченцо Джулиани, неожиданно входя в библиотеку. — Пожалуйста, сядьте, — сказал он, когда остальные поднялись на ноги. — Старые ордена сохраняют обет безбрачия, но епархиальные священники ныне могут жениться, — резонно указал он. — Вы осуждаете решение Эмилио, отец Фейн?

— Приходские ребята могут жениться, потому что единственной альтернативой такому решению было посвящение женщин в духовный сан, — с великолепным цинизмом сказал Шон. — Едва ли это можно считать шумным одобрением семейной любви, разве не так?

Выгадывая время, Джулиани прошел через библиотеку, поднимая со столов доклады, приветливо улыбнулся Джону Кандотти, кивнул Дэниелу Железному Коню и Джозебе Уризарбаррене. Сам обеспокоенный создавшейся ситуацией, Джулиани решил, что пришло время поднять эту тему.