Дети Бога - Мэри Д. Расселл

— В иудеях есть потрясающая неистовость, которая мне нравится, — сказал техасец однажды вечером во время дискуссии о непорочных заступниках и святых посредниках, а также о замысловатой иерархии священников, монсиньоров, епископов, архиепископов, кардиналов и папы, которая помещалась между Богом и душой католика и которую София находила бессмысленной и ненужной. — Но большинство людей на самом деле не хочет идти прямо к вершине. Им нужно подходить к предложению бочком, получать доступ к этой штуковине с некоторого удаления. Они ощущают себя лучше, когда есть командная цепочка, — говорил Д. У, бывалый командир морской эскадрильи, чья привычка мыслить в военных терминах вовсе не ослабела после стольких лет, проведенных в ордене иезуитов. — Столкнувшись с проблемой, ты обращаешься к сержанту; Сержант может пойти к знакомому капитану. Пройдет чертова уйма времени, прежде чем кто-то решится постучать в дверь генеральского кабинета, даже если генерал — самый славный парень на свете. Католицизм учитывает это свойство человеческих существ. — Тут он улыбнулся, показав кривые зубы и еще сильней скосив глаза, — самый уродливый и самый прекрасный человек, которого София когда-либо встречала. — Но дети Авраама глядят Богу прямо в лицо. Хвалят. Спорят! Пререкаются, жалуются. Чтобы так общаться со Всемогущим, требуется немалое мужество.

И София подобрела к Д. У., восприняв эти слова как высочайшую похвалу, которую тот мог подарить ей и ее народу.

Во время этих полуночных бесед они соглашались по многим вопросам. Нет такого понятия, решили они, как бывший еврей, бывший католик или бывший морской пехотинец. «Но отчего это так?» — однажды вопросил Д. У., перед этим заметив, что бывшего техасца найти тоже трудно. Очень важно, полагал он, натаскивать рекрутов, пока те молоды и восприимчивы. Гордость за традиции здесь тоже играет роль, указала София. Но главное в том, произнес Д. У, что все эти общности основывают свои доктрины на одном и том же принципе.

— Разговоры стоят дешево. Мы верим поступкам, — изрек Ярбро. — Сражайся за справедливость. Накорми голодного. Захвати берег. Никто из нас не сидит сиднем, надеясь, что ситуацию исправит какое-нибудь чудо.

Несмотря на свою веру в поступок, Д. У. Ярбро был высокообразованным и совестливым человеком, отлично сознающим культурный и духовный вред, который могут причинить миссионеры, и для иезуитской миссии на Ракхате он установил строгие правила контактирования.

— Мы не проповедуем. Мы слушаем, — настаивал он. — Там тоже дети Бога, и сейчас мы летим узнать, чему они могут научить нас, а уж после заявимся к ним, чтобы отплатить за любезность.

Более всех в команде «Стеллы Мариc» эту трезвую сдержанность и нежелание обращать в свою веру одобряла София. И то, что в этот вечер именно Софии Мендес выпало говорить о Боге с обитателем Ракхата, походило на шутку судьбы.

«Кто такие «бог»?» — спросил Супаари.

«Я не знаю», — подумала она.

Даже Д. У. никогда не утверждал, что верит абсолютно. Он был терпим к скептицизму и сомнениям, а неуверенность и неоднозначность знал не понаслышке.

— Возможно» Бог — лишь самая яркая поэтическая идея, которую мы, люди, способны придумать, — сказал он как-то вечером, после нескольких кружек пива. — Может, вне нашего сознания Бог нереален, а существует лишь в парадоксе Совершенного Сострадания и Совершенной Справедливости. Или, может быть, — предположил он, разваливаясь в кресле и одаривая Софию лукавой ухмылкой, — Бог именно такой, каким заявлен в Торе. Может, со всеми прочими своими истинами и прелестями иудаизм сохраняет для каждого поколения людей реальность Бога Авраама, Исаака, Иакова, Моисея… Бога Иисуса.

Своенравный, непостижимый Бог — называл Его Д. У.

— Бог с причудливыми, непостижимыми правилами; Бог, который сыт нами по горло, у которого давно кончилось терпение! Но легко прощающий, София, и великодушный, — произнес Д. У, и его голос смягчился, а глаза зажглись, — всегда, всегда любящий человечество. Всегда ожидающий, что мы — поколение за поколением — ответим Ему взаимностью. Ах, София, родная моя!.. В лучшие дни я верил в Него всем сердцем.

— А в худшие дни? — спросила она.

— Даже если это лишь поэзия, София, то такая, с которой можно жить… и за которую не жаль умереть, — со спокойной убежденностью ответил Д. У. и на минуту задумался, сгорбившись в кресле. — Может быть, поэзия — единственный путь, которым мы можем приблизиться к истине Бога… А когда метафоры не удаются, мы думаем, что нас подвел Бог! — воскликнул он, криво усмехаясь. — Вот идея, которая добавит теологам свободы маневра!

Д. У. научил Софию, что она — наследница древней мудрости, законы и этические нормы которой проверялись и перепроверялись в сотне разных культур, во всех мыслимых моральных климатах, — код поведения, не менее здравый, чем любой другой, который мог предложить ее вид. Ей хотелось рассказать Супаари о мудрости Хиллела, за столетие до Иисуса учившего: «Не делай другим то, что ненавистно тебе». Если не желаешь жить, как приходится жить руна, прекрати разводить их, прекрати эксплуатировать, прекрати их поедать! Найди иной образ жизни. Люби милосердие, учили пророки. Поступай справедливо. Ведь можно делиться столь многим!.. И все же история родной планеты Софии являла собой почти непрерывную войну, и с трагическим постоянством главные ее корни глубоко уходили в пылкую религиозность и слепую веру. Ей хотелось спросить Д. У.: «Стоит ли нам учиться у варакхати и следует ли им учиться у нас?»

«Я не знаю, что делать, — подумала она. — Даже законы физики распадаются на вероятности. Откуда мне знать, что делать?»

«Господь, который это начал, приведет к совершенству», — говаривал Марк Робичокс. А Эмилио Сандос однажды ей сказал: «Мы здесь, потому что нас привел сюда Бог — шаг за шагом». «Ничего не происходит случайно, учили иудейские мудрецы. Возможно, — подумала София, — меня оставили на Ракхате, чтобы я поделилась этой мудростью. Возможно, именно поэтому на Ракхате выжила только я…»

«И возможно, я сошла с ума», — подумала она затем, испугавшись принять такую мысль всерьез.

Это был изматывающий день. Ей было страшно представить, как бы все повернулось, если бы Супаари тогда понял, что она жива. «Радуйся тому, что у тебя есть», — сказала София себе, укладываясь возле Канчея так, чтобы видеть спящее лицо своего странного сына; рядом с Супаари и его крохотной, прелестной Ха'аналой; в окружении Сичу-Лана, Тинбара и всех прочих, радушно принявших ее в свою общину.

И лишь на заре следующего утра ей вспомнились слова Супаари. «Другие…» София села, прерывисто дыша и уставившись в темноту. Другие. Прилетели другие люди.

— Сипадж, Фия! Что ты делаешь? — сонно спросил Канчей.

Когда она поднялась на колени и принялась шарить у стены шалаша, он тоже сел.

— Что ты ищешь?

— Компьютерный блокнот, — ответила София и зашипела, порезавшись о нож, небрежно оставленный на стопке тарелок.

— Ох, Фия! Прекрати! — с отвращением воскликнул Канчей, когда она, выругавшись, облизнула тонкую, соленую полоску боли на своей руке.