Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть - Лоуренс Рис

Неудивительно, что немецкая экономика теперь просто трещала по швам под этим колоссальным грузом. «Финансовая ситуация рейха просто катастрофична, — писал Геббельс в декабре 1938-го. — Так не может дальше продолжаться»‹47›. Гитлер поставил Германию в незавидное положение. Он шел к войне, игнорируя любые соглашения. Однако масштаб его новых планов казался умопомрачительным. Сам Геринг практически признал это: «Вполне можно прийти к выводу: non possumus [невозможно]», — говорил он Совету обороны. Однако затем Геринг добавил, что, сталкиваясь с подобной ситуацией в прошлом, он «никогда не сдавался» и «в конце концов находил выход»‹48›.

Гитлер пытался убедить немцев, что он не агрессор, а лишь дает отпор мощной группировке врагов, которая с каждым днем становится все более опасной. В своей речи перед группой строителей 9 октября 1938 года‹49› он мимоходом отметил, почему Германия нуждается в перевооружении: «Я считаю, что гораздо дешевле вооружиться загодя, чем оказаться неподготовленным в нужный момент и затем платить дань…

Стоит лишь кому-либо в Англии, будь то мистер Дафф Купер (который подал в отставку в знак протеста против Мюнхенского соглашения), мистер Иден или мистер Черчилль, сменить у власти Чемберлена — и нам не миновать войны. Это не секрет, и своих намерений они не скрывают». Затем следовало отдельное упоминание о евреях — он все чаще упоминал о них теперь, после провала Эвианской конференции, когда до зверств «Хрустальной ночи» оставался лишь месяц. «К тому же нам известно, что международная еврейская зараза точно так же угрожающе маячит за кулисами сегодня, как это было и вчера».

Конечно, это была проверенная тактика — преувеличивать потенциальную внешнюю угрозу для Германии. Он не мог не заметить нежелания немецкого народа быть вовлеченным в очередную войну и теперь сознательно преувеличивал опасность, чтобы оправдать военные приготовления. Затем, в течение нескольких последующих месяцев, он усилил эту риторику, подливая масла в огонь и играя на возмущении отдельных районов Германии тем, что до сих пор не восстановлена справедливость, нарушенная Версальским договором, — в частности, не возвращены немецкие территории, отданные полякам в конце Первой мировой войны. В достижении своих целей Гитлер полагался на то огромное доверие, которым он теперь пользовался у немецкого народа. «В то время люди были полны энтузиазма, — говорит профессор Норберт Фрай, — и у них уже был некоторый опыт жизни при нацистском режиме… Мы прожили пару лет очень неплохо, и если вы не еврей и неоппозиционер, то для вас жизнь была очень даже неплоха. Люди любили Гитлера в те годы, большинство немцев его поддерживали, и не потому, что он собирался ввязаться в войну, а потому, что он сумел добиться всего этого без войны… Тогда немцы даже называли Гитлера „бескровным генералом“, которому удалось добиться многого, не пролив ни капли крови»‹50›.

События осени 1938 года только укрепили веру убежденных нацистов в Гитлера. Бруно Хенель, один из них, говорил: «Люди с немалым интересом следили за происходящим, однако мало кто вмешивался — все считали, что фюреру виднее. Гитлер знает, что делать, — он сделает все как надо. К тому же людей тешило то, что европейские политические лидеры сами прибыли в Мюнхен. Все видели в этом серьезное достижение — значит, Адольфу Гитлеру удалось добиться признания в мире»‹51›.

Гитлер знал, уверенность немцев, что «ему виднее», основана на вере в него как в харизматичного лидера. Но эту веру во многом питала его кажущаяся способность усилить Германию и укрепить ее влияние, избежав при этом войны. Теперь перед ним стояла нелегкая задача «развернуть» общественное мнение и убедить всех в необходимости военного конфликта, не потеряв при этом доверия нации. В своем обращении к ведущим немецким журналистам он — удивительно прямо и открыто — изложил и суть вставшей перед ним проблемы, и возможный вариант ее решения. Он признал, что «десятилетиями обстоятельства вынуждали меня говорить о мире». И проблема в том, что это могло ввести немецкий народ в заблуждение, будто «текущий режим» направлен на «сохранение мира любой ценой» — что, по его собственному признанию, является «не совсем верной оценкой» целей нацизма. А теперь задачей и режима, и журналистов было внушить населению, что «есть вещи, которых следует добиваться силой, если достичь их мирным путем не удается». Рядовые немцы должны проникнуться пониманием, что «в любом случае так дальше продолжаться не может: если ситуацию не получится разрешить мирным путем, следует пустить в ход силу». Для того, чтобы этого добиться, «необходимо освещать отдельные политические события таким образом, чтобы внутренний голос немецкого народа призвал его к применению силы»‹52›.

Гитлер говорил, что гордится тем, как «медленно выжимает все соки» из оппонентов — в частности, властей Чехословакии. И, как несложно догадаться, ему это удалось благодаря непоколебимой вере в себя. Отсюда вытекало, что «уверенность в собственных силах» имела для немецкого народа критическое значение в свете предстоящих событий. «Весь немецкий народ, — говорил он, — должен научиться верить в победу Германии столь непоколебимо, что — пусть нам и придется время от времени терпеть поражения — с глобальной точки зрения нация будет воспринимать их, как временное явление: в конце концов победа будет за нами!» Затем Гитлер, объявил как, по его мнению, можно достичь этой цели — нужно раз за разом повторять, что «наши лидеры всегда правы!». И хотя Гитлер допускал, что руководители Германии «могут допускать ошибки», важно не забывать, что «мы выживем лишь в тот случае, если не позволим миру увидеть наши просчеты…» Как только решение созреет, Гитлер потребовал, чтобы «нация единодушно сомкнула ряды в поддержку принятого решения. Мы должны выступать единым фронтом, а если и были допущены какие-то ошибки, их сгладит та решимость, с которой нас поддержит народ…».

Гитлер произнес столь откровенную речь в Мюнхене на следующее утро после погромов «Хрустальной ночи» — и, что важно, об актах насилия не упомянул ни словом. Согласно историческим документам, он не упоминал о них ни разу — ни публично, ни в личных разговорах. Как и во время однодневного бойкота принадлежащих евреям фирм и магазинов в 1933 году, Гитлер интуитивно понимал, что его авторитет пошатнется, если немцы нееврейского происхождения, которые протестовали против избиения своих еврейских соседей, заключения их в концентрационные лагеря или убийства без суда, свяжут его имя с подобными бесчинствами. Однако ничего этого не произошло бы, если бы не пожелал Гитлер.

Несмотря на его попытки вести себя так, словно кровавой резни в ночь с 9-го на 10 ноября 1938 года никогда и не было, «Хрустальная ночь» стала поворотным моментом как в истории Третьего рейха, так и в восприятии Гитлера как лидера — в Германии и за ее пределами. Менее чем через неделю после событий «Хрустальной ночи», 16 ноября 1938 года, Людвиг Бек в частной беседе отметил, что считает Гитлера «отъявленным психопатом» и что он не раз «предупреждал [немецких генералов] об этом — и в конце концов остался в одиночестве»‹53›.

В Лондоне «Хрустальная ночь» коренным образом изменила взгляды лорда Галифакса, министра иностранных дел Великобритании. Если до этого он поддерживал действия Чемберлена в Мюнхене и поверил его заявлению, что подписанное соглашение обеспечит «мир нашему поколению»‹54›, Галифакс теперь заявил на собрании Комитета по внешней политике, что последние события показали — «группе сумасшедших» удалось «захватить власть» над Германией. По его словам, «первоочередная задача [британского правительства] заключается в том, чтобы исправить ложное впечатление о себе как декадентской бесхребетной власти, которую можно безнаказанно попирать»‹55›.