Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть - Лоуренс Рис

Вдобавок ко всему для высказывания подобных опасений сложилась не вполне благоприятная политическая и военная обстановка. Такому человеку, как Бек, принадлежащему к высшим слоям военной элиты, легко было недооценить воздействие пятилетней нацистской пропаганды на взгляды офицеров пониже рангом. Как точно подметил сам Гитлер в ноябре 1933 года: „Когда мой противник заявляет, что не перейдет на мою сторону, я спокойно отвечаю: „Ваш ребенок уже с нами… А вы кто такой? От вас вскоре не останется и следа. А ваши потомки уже принадлежат к нашему лагерю. Вскоре они и представить себе не смогут никакого иного общественного уклада, кроме этого““‹15›.

Офицеры помоложе все поголовно были выпускниками учебных заведений, где система военной подготовки не только особо подчеркивала тесную связь между армией и нацистской Германией, но и вовсю восхваляла гений Адольфа Гитлера. К тому же все эти младшие и средние офицеры прекрасно знали, что их собственные карьеры гораздо меньше зависят от старомодных офицеров вроде Бека и гораздо больше от мнения нового поколения политически грамотных военных лидеров, которым больше по душе были взгляды Гитлера.

Этим отчасти можно объяснить неоднозначную реакцию на попытку Бека объяснить своим сослуживцам всю рискованность вторжения в Чехословакию на военной конференции в июне 1938 года. Эдгар Рерихт, тогда еще подполковник, впоследствии писал, что у него создавалось впечатление, будто Бек „выступает против войны в своем собственном штабе“. Он также упоминает о том, что, когда его сподвижники собрались в отеле „Hotel Esplanade“ в Берлине обсудить услышанное, майор Рудольф Шмундт заявил, что Бек явно не понимает „динамизма нового режима“, и если бы кому пришло в голову следовать его советам, „тот с большой вероятностью до сих пор оставался бы осмеянным просителем, заседающим за женевским столом переговоров“. Ганс Ешоннек, тридцатилетний офицер люфтваффе, добавил, что Бек не верит в мощь новой немецкой авиации: „Шлиффен [разработчик немецкого плана военной кампании Первой мировой войны] [также] на двадцать лет отстал от технологического прогресса — за что мы и поплатились в битве на Марне. Для Бека наши эскадрильи — как пятое колесо в телеге. Что ж, кого-то ждет большой сюрприз!“‹16›

Хотя некоторые из присутствующих в тот день офицеров и понимали позицию Бека, всем было ясно, что взгляды генерала все более отодвигают его на периферию власти. Один из подполковников, близких к Фричу, отметил, что события последних нескольких недель „открыли ему глаза“ на то, что ключевые фигуры немецкой армии были вовсе не „сплоченным кругом единомышленников“, а просто кучкой „чиновников“, замену которым можно подобрать без труда — и, по-видимому, для Бека она „уже найдена“. Однако подобные разговоры мало привлекали честолюбивых офицеров вроде подполковника Рерихта, майора Шмундта или подполковника Ешоннека, и, что немаловажно, все они впоследствии заняли высокие посты. К 1945 году Рерихт уже был генералом пехоты, командуя 17-й армией на Восточном фронте, а за год до этого, 20 июля 1944 года, Шмундт — к тому времени также генерал пехоты и глава кадрового управления сухопутных войск — был убит бомбой, которая предназначалась самому Гитлеру. Ешоннек также погиб в ставке фюрера Вольфшанце, но еще в 1943-м, когда был начальником Генерального штаба люфтваффе и совершил самоубийство, т. к. считал, что своими действиями подвел фюрера.

Бек тем временем все еще был полон решимости убедить своих коллег не следовать плану „агрессии“, который, по его убеждению, должен был привести Германию в пропасть. И здесь представляется возможность еще раз убедиться, какую роль в истории играет харизма — именно благодаря ей Гитлеру удалось нейтрализовать Бека летом 1938, убедив остальных генералов последовать за собой, зачастую вопреки их логичным возражениям — иначе невозможно понять, как Германия могла вступить на столь губительный путь.

Последнее — и самое прямолинейное из всех — послание, едва ли не открыто призывающее к государственному перевороту, Бек передал Браухичу 16 июля. „Я считаю своим долгом обратиться сегодня к Верховному главнокомандующему силами вермахта [т. е. Гитлеру] со срочной просьбой немедленно прекратить все приготовления к войне, санкционированные им“‹17›. Вскоре после этого, встретившись с Браухичем, он сказал, что Верховному военному командованию следует коллективно подать в отставку, если Гитлер не изменит своих планов. Несколькими днями позже, проконсультировавшись с разделявшими эту позицию коллегами, Бек заявил Браухичу, что им предстоит ни много ни мало изменить саму природу нацистского режима. Бек все еще продолжал видеть проблему не в самом Гитлере, а скорее в тлетворном влиянии гестапо и СС. Бек писал: „Возможно, в последний раз нам предоставляется шанс освободить немецкий народ, как и самого фюрера, от кошмара тайной полиции… Нет и не может быть никаких сомнений в том, что эта битва — битва за фюрера“‹18›. Он не только утверждал, что любые антивоенные действия должны предприниматься от имени Гитлера, но даже предложил в качестве лозунга для своего плана фразу: „За фюрера — против войны“.

Бек не мог не понимать, что попытка получить прямое согласие командующего сухопутными войсками на открытый заговор против главы государства была бы по меньшей мере рискованной; поэтому вопреки фактам он предпочитал утверждать, что всем происходящим управлял не сам Гитлер, а партийные органы вроде СС и гестапо, под чье чрезмерное влияние тот попал. Бек разделял мнение Гитлера по поводу устранения Чехословакии как барьера для последующей экспансии Германии — не согласен он был лишь со временем, когда это следовало делать; кроме того, он глубоко почитал старую имперскую правительственную систему и хотел бы иметь главу государства, который уважает советы военных. „Почему Гитлер не может быть хоть немного похожим на кайзера?“ — этим вопросом Бек несомненно задавался в глубине души — и не раз. Скорее всего, Бек предпочел бы свести полномочия Гитлера к минимуму — до номинальных, как это случилось с кайзером во время Первой мировой войны.

Но Бек никак не мог вполне уяснить, что Гитлер — это не обычный политик, которого можно сместить с помощью тщательно аргументированной докладной. Как сказал профессор Адам Туз‹19›: „Он не государственный чиновник в обычном смысле этого слова, трезво просчитывающий ситуацию и всегда исходящий из того, что шансы на успех достаточно велики. Для этого человека политика — это драма, и не обязательно со счастливым исходом. И он готов идти на неизбежные, по его мнению, риски, даже если эти риски неоправданно высоки“.

Точный ответ Браухича на мольбы Бека неизвестен, однако он явно не поддержал идею угрозы коллективной отставки. Однако на конференции старшего офицерства 4 августа Браухич интересовался мнением коллег по поводу предложенного плана вторжения в Чехословакию. Многие поддерживали Бека и говорили о практических проблемах, к которым приведут подобные действия — в основном имелась в виду вероятность вовлечения в военный конфликт Великобритании и Франции. Браухич завершил конференцию, открыто заявив, что следование военному плану Гитлера приведет к гибели Германии‹20›. Это был переломный момент в истории Третьего рейха. Если бы генералы проявили принципиальность и объединились в своем отказе выполнять планы Гитлера, возможно, это предотвратило бы кризис нацистской Германии. Однако они не объединились. Вместо этого генерал Вальтер фон Рейхенау отправился к Гитлеру и сообщил ему обо всем, что происходило на собрании. Рейхенау был одним из немногих высокопоставленных представителей генералитета, кто искренне верил в своего фюрера. Служа с генералом Вернером фон Бломбергом в Восточной Пруссии, он познакомился с Гитлером в 1932 году и с тех пор считал, что тот явится настоящим спасителем Германии. Так что неудивительно, что именно Рейхенау доложил Гитлеру обо всем, что творилось на собрании 4 августа.