Безжалостный распутник - Барбара Картленд

Хотя ей было страшно подумать, что ее ждет, она знала, что какая-то часть ее души безмерно рада. Рада потому, что теперь ей было доподлинно известно, что граф к этому совершенно непричастен. Не он строил против нее козни, не по его вине она оказалась в тюрьме.

Трясясь в повозке на обратном пути в Ньюгет, она попыталась собраться с мыслями и как следует разобраться в том, что произошло. Увы, головная боль, которая не отпускала ее с самого утра, стала совершенно невыносимой. Казалось, голову ей с силой сжимают чьи-то железные руки, желая смять череп.

Мысли путались, и она так и не сумела понять, что же все-таки произошло. Лишь одно ей было известно точно: ее, Сирингу Мелтон, приговорили к смерти через повешение за преступление, которое она не совершала, а перед этим подвергнут порке, пока спина ее не начнет кровоточить.

Она с ужасом вспомнила, что, когда их вели через тюремный двор к повозкам, чтобы отвезти в Олд-Бейли, она заметила посреди двора столб для порки.

Правда, тогда она подумала, что это просто позорный столб, какой можно увидеть в любой деревне, и даже удивилась про себя, как такое старомодное наказание может применяться в так называемой «новой тюрьме».

Помнится, потом она увидела на этом столбе железные зажимы, которыми к горизонтальной перекладине крепились руки несчастного узника во время порки, чтобы он не вырвался.

Столб для порки высился посередине двора почти как алтарный крест. От Сиринги не скрылось, что многие узники, проходя мимо, отворачивались, лишь бы только не смотреть в сторону этого жуткого распятия.

И вот теперь ее приговорили к этому наказанию!

Ее поставят рядом с ним, разденут по пояс, и палач начнет истязать ее спину плеткой со множеством хвостов — по крайней мере, так она читала в книгах. В книгах было также написано, что даже самые сильные, самые стойкие мужчины не выдерживали и теряли сознание от боли.

«Я умру, — подумала Сиринга, — потому что мне ни за что не выдержать порки. Наверное, это даже лучше, чем кончить жизнь на виселице».

В Ньюгете узников вытолкали из повозок и повели обратно тем же путем. Проходя по тюремному двору, мужчины звенели цепями, потому что даже их при одном только виде жуткого столба била дрожь.

Сиринга заметила, что одна из женщин посмотрела на нее. Неудивительно, ведь она была единственной женщиной из всех заключенных, кого приговорили к столь суровому наказанию.

Они вошли под своды тюрьмы, и со всех сторон их приветствовали пронзительные крики других узников и вопросы о том, кого к какому наказанию приговорили. Мужчины тянули к Сиринге руки и делали ей грязные предложения о том, как ей лучше провести последние часы на этой земле.

Привратник развел заключенных по камерам. Надзирательница уже ждала Сирингу, и они вместе отправились в комнату, в которой она провела предыдущую ночь.

Вспомнив, что надзирательница сказала ей накануне о том, что ее переведут в камеру для приговоренных, Сиринга спросила:

— Могу я остаться здесь?

— Нет, ты должна перейти к приговоренным, — ответила надзирательница. — Но раз уж тебя выпорют прямо сейчас, я подумала, может, ты отдашь мне свое платье.

— Отдать вам мое платье? — удивленно переспросила Сиринга.

— Ну да, почему бы тебе не отдать его мне, — ответила надзирательница. — Оно вон какое красивое и точно будет впору моей младшей сестренке. Ей всего пятнадцать, и она будет рада, если я сделаю ей подарок.

Сиринга попыталась сосредоточить взгляд на заплывшей красной физиономии надзирательницы.

— Но если я отдам вам мое платье, то в чем пойду на порку я сама?

— С тебя его все равно снимут в камере для приговоренных, — ответила та. — Потому что одежда — это как прибавка к жалованью для палача. Так уж лучше эту прибавку получу я, а не он.

— Я хотела бы передать записку графу Роттингему, — сказала Сиринга. — Я отдам вам мое платье и все мои последние деньги, если только вы согласитесь отнести записку, в которой я расскажу ему о том, что случилось со мной.

Надзирательница расхохоталась.

— Здесь у нас курьеров нет, милочка, чтобы разносить всякие там записки графам или кому там еще. Если ты хочешь связаться с родственниками, то можешь попросить капеллана, когда он придет к тебе с проповедью. Если, конечно, придет. Потому что человек он ненадежный.

— Но я должна послать записку графу Роттингему, я должна это сделать! — взмолилась Сиринга.

— Думаю, ты могла бы попросить кого-нибудь из навещающих, — нехотя уступила надзирательница, как будто раскрывала какую-то страшную тайну. — Хотя гарантии никакой. Может, доставят записку по адресу, а может, и нет. С другой стороны, какой мне прок расставаться с деньгами, потому что эти пьяницы все равно просадят их на выпивку в первой же таверне?

— Прошу вас, заклинаю, попытайтесь связаться с графом, — слезно умоляла надзирательницу Сиринга. — Он вас щедро вознаградит, как только вы ему скажете, где я нахожусь.

Но надзирательница лишь расхохоталась в ответ.

— Так я тебе и поверила! — сказала она. — Потому что это такие же сказки, как и то, что ты невиновна. Ну как, удалось тебе доказать твою хваленую невиновность суду? Нет? Так вот и я не из тех, кого легко обвести вокруг пальца. Я тут много чего повидала, и не таких, как ты. И вообще, хватит упираться, снимай платье. Мне оно пригодится скорее, чем тебе, как и те деньги, что я по-прежнему храню для тебя, потому что я женщина честная. Так что, если хочешь, могу купить тебе на них джину. Говорят, если как следует напиться, то почти ничего не почувствуешь, даже петлю на шее.

Сиринга застыла в замешательстве. Затем надзирательница грубо повернула ее спиной к себе и принялась расстегивать пуговицы на платье.

Было нечто столь омерзительное в прикосновении чужих толстых пальцев к обнаженной коже, что Сиринга едва не закричала.

— Наверное, я умру, — сказала она, обращаясь к самой себе.

— Нет, они тебя не убьют, — успокоила ее надзирательница. — Тебя будут пороть до тех пор, пока ты не потеряешь сознание, после чего отнесут назад в камеру и бросят к моим ногам. Скажу тебе честно, эти порки — только лишняя забота на мою голову.

К этому моменту она уже расстегнула на Сиринге платье и принялась стаскивать его с плеч девушки.

Это было одно из красивых кисейных платьев, которые вдовствующая графиня приобрела у мадам Бертен. Подол юбки и плечи украшали кружевные оборки.

По узкой талии шла бледно-голубая атласная лента, в тон камням на броши, которую подарил Сиринге граф.

Наконец платье соскользнуло на пол, и Сиринга осталась лишь в шелковых нижних юбках, которые придавали пышность подолу платья, и тонкой муслиновой сорочке с кружевной каймой. Сорочка была прозрачная. Сиринга тотчас ощутила себя нагой и поспешила прикрыть грудь. Надзирательница жадными глазами посмотрела на сорочку.