Самозванец - Теодор Мундт

Наконец лжебарон попал в круглую гостиную, стены которой были облицованы розовым мрамором и имели в нескольких местах ниши, где стояли мраморные античные кони. Гостиная не страдала избытком мебели, последняя состояла всего только из круглого столика, диванчика и нескольких стульев и кресел. Зато зелени было много, Лахнеру показалось, что он попал в сад.

В этой комнате были две двери, расположенные справа и слева. Лахнер решил пройти через последнюю, как вдруг к нему с вежливыми поклонами подскочил дворецкий Ример и сказал:

– Господин барон изволили ошибиться дверью. Правая дверь ведет в покои графини Квестенберг, сестры его светлости.

Следуя указаниям Римера, Лахнер вскоре очутился в столовой князя. Там он увидел большой стол, накрытый на двенадцать персон.

– Его светлость сию минуту вернется домой из государственной канцелярии, – подобострастно сказал Ример, – не соблаговолите ли присесть здесь или пройти вот через ту дверь в картинную галерею?

– Скажите, вы не знаете, кто приглашен к обеду кроме меня?

– Никто.

– Но почему же стол накрыт на двенадцать персон?

– О, так у нас всегда. Даже когда его светлость обедает совершенно один, приборов должно быть двенадцать.

В этот момент большой дог, лежащий около камина, поднял голову, насторожил уши и, лениво потянувшись и медленно подойдя к Лахнеру, стал обнюхивать его. Когда же Лахнер смело погладил собаку по голове, дог доверчиво положил ему голову на колени.

В этот момент вошел князь и с улыбкой посмотрел на ласкавшуюся к Лахнеру собаку.

– Добрый день! – кивнул он Лахнеру, отдавая Римеру большую меховую муфту, в которой кутал на улице руки. – Добрый день, Гектор! – обратился он к собаке, бросившейся к нему и принявшейся скакать, очевидно, всеми силами своей собачьей души желая лизнуть князя в нос. – Ну как ты чувствовал себя без меня? Скучал, верно? Ну, милый мой пес, как бы ты ни скучал, все-таки тебе было веселее, чем мне: я вынужден был выслушать очень остроумный финансовый проект, как из ничего получить миллиарды.

Собака с лаем прыгала вокруг князя.

– Как ты невоспитан, Гектор, – продолжал Кауниц, – когда же ты исправишься наконец? Ведь я не могу взять тебя с собой никуда, так как в высшем свете царит самый суровый испанский этикет, предписывающий ледяную холодность, а ты оживлен, как истинный дикарь. А, понимаю, ты непременно желаешь принести мне то, что я тебе брошу, и без этого не успокоишься. Ну на, держи!

Кауниц свернул комочком свой носовой платок и кинул его. Но сделал он это так неудачно, что платок повис на цоколе дивной китайской вазы, в которой росло какое-то редкое, невиданное Лахнером растение, целое карликовое дерево с массой розово-белых цветочков.

В своей стремительности Гектор очертя голову бросился за платком и так толкнул цоколь, что ваза со звоном и треском полетела на пол. Гектор так перепугался, что с тихим визгом залез под стоявшую в столовой кушетку.

Старый князь скорчил комическую гримасу и сказал, грозя пальцем по направлению, куда скрылась испуганная собака:

– Ах ты, злодей! Что ты наделал! Ведь если Перкс, который во всем обезьянничает с меня, узнает о том, что ты разбил дорогую вазу, так он заставит своего Гектора перебить по крайней мере две! Антон, – обратился он к Римеру, – если сестра спросит, куда девался ее подарок, то скажите, что вазу разбил я сам, но только бога ради не выдавайте Гектора. Да прикажите дать ему воды, пусть освежится после такого волнения. Это далеко не обыкновенная собака, – сказал князь затем, обращаясь к гостю и как бы извиняясь в своей любви к Гектору. – Этот пес удивительный умник! Прежде всего, он отлично разбирается в людях, и право же, для вас самой лучшей рекомендацией может служить то, что Гектор с полным доверием подошел к вам. По ночам он находится в моем кабинете, и я хотел бы посмотреть на того человека, который рискнул бы войти туда и что-нибудь взять. Кроме того, он из очень хорошей семьи. Его бабушка была любимицей маркизы Помпадур.

Кауниц подошел к столу, сел и предложил гостю расположиться напротив. Лакеи принялись подавать. Кауниц ел мало; так как Лахнер старался во всем следовать его примеру, то обед скоро подошел к концу.

Во время обеда Кауниц разговаривал с гренадером как с равным себе, так что со стороны можно было подумать, что это действительно его родственник. Он рассказывал разные придворные анекдоты, затем приказал принести иностранные газеты и попросил Лахнера прочитать ему все, что могло быть отнесено к злобе дня. Затем он увел Лахнера к себе в рабочий кабинет.

Там он усадил его к письменному столу и стал диктовать проект о выдаче содержания незаконным детям курфюрста Пфальцского. Надо заметить, что к числу чудачеств князя относилось также и то, что он никогда не писал ни одной деловой заметки собственноручно, а всегда диктовал кому-нибудь. У него во дворце для этой цели служил Бонфлер, в канцелярии было еще несколько секретарей.

Когда Лахнер кончил, Кауниц взял в руки бумагу и принялся критиковать его почерк.

– Надо писать крупнее и оставлять больше места между всякими финтифлюшками и росчерками – просто и приятно для глаз. Вот что, любезный, пока ты будешь разыгрывать из себя барона, приходи ежедневно к пяти часам, я буду диктовать тебе разные секретные вещи. Разумеется, я не имею оснований не доверять Бонфлеру, но пока истинный предатель не найден, каждый должен быть под подозрением. Во всяком случае, я переменил всех своих канцелярских секретарей, приказал вставить новые замки. Идти дальше – значило бы вызвать целый скандал.

– Не позволите ли вы мне, ваша светлость, откровенно высказать свое мнение? – спросил Лахнер.

– Прошу.

– Я считаю дворецкого Римера продувной бестией, способной на всякую подлость.

– А я нет. Ример – очень порядочный человек, давно служит мне и имел много случаев доказать мне на деле свою преданность. Да слишком он прост, чтобы разыграть всю эту комедию с маской. Кроме того, он не сумеет открыть мои шкафы, так как они запираются так, что мало одного ключа, а необходимо еще знать секрет. На каком основании ты высказываешь такое мнение?

Лахнер рассказал, каким образом он и его университетские коллеги попали в солдаты, и указал, что все это сделал Ример из ревности к Гаусвальду. В этой проделке ему помог бессовестный родственник Гаусвальда, истопник его светлости.

– Друг мой, – нахмурив лоб, возразил Кауниц, – я скорее поверю, что Гаусвальд ввел в заблуждение своих коллег, чем тому, что Ример обманул меня. Бессовестный студент осмелился посылать моей кузине любовные стишки.

– Да они предназначались вовсе не графине, а ее камеристке Нанетте.

– Мало того, студент Гаусвальд даже осмелился украсть портрет графини, воспользовавшись для этого нашим отсутствием и любезностью Римера, показавшего ему наши комнаты.

– Ну, я так и знал, что этот Ример – тонкая бестия! Прикажите, ваша светлость, расследовать все это дело. Это – единственная милость, которой я прошу у вас.