Генерал-марш - Андрей Валентинов

– Зачем же ты вернулся, Семен?

Бывший поручик, поморщившись, словно от боли, отвернулся, положив здоровую ладонь на ледяной гранит парапета.

– Потому что дом здесь, там – только призраки. Выскопарно, даже нелепо, но это так. Есть такое поверье – о неупокоенных мертвецах. Самое страшное, что они никак не могут поверить в свою смерть, по-прежнему пытаются что-то делать, с кем-то общаться, любить, ненавидеть. Те, кто уехал из России, уже мертвы, пусть даже их похоронят через сто лет. Они этого еще не поняли, для них случившееся – только страшное наваждение. Мертвые тени на мертвой земле… А жить нужно тут, в России, пусть это и очень больно. Если болит, значит, ты еще живой…

Ольга Зотова тоже подошла к каменному парапету, положила астры на гранит.

– Пессимизм разводишь пополам с идеализмом, товарищ Тулак, причем на ровном месте. Прямо как поэт Бальмонт. «И я уже не тот, и вы уже не те. Вы только призраки, вы горькие упрёки, терзанья совести, просроченные сроки…»

– А мы с Бальмонтом виделись, – усмехнулся поручик. – Он сейчас живет в Капбретоне, это Бретань, на северо-западе Франции. Но мне повезло, Константин Дмитриевич заехал по издательским делам в Париж, и дядя нас познакомил, как раз после службы на рю Дарю. Ты даже не представляешь, какой у нас с ним обнаружился общий знакомый. Догадайся!..

– Спросил, называется! – девушка покачала головой. – Меня в такие эмпиреи не пускают, не тот парфюм. Из ВЧК кто-нибудь?

– Не поминай к ночи! Константин Дмитриевич живет в Бретани уже второй год и, чтобы от скуки не околеть, занимается местным фольклором. Даже бретонский язык учить начал. Заинтересовали его логры – те самые, которые жили при короле Артуре, а заодно и прочие сходные персонажи, мистические и очень загадочные. Ну?!

– Соломатин? – ахнула Ольга. – Родион Геннадьевич?

– Точно!

Семен взял с гранита астры, вручил девушке.

– Не будем стоять, замерзнем. Как верно подметил все тот же Бальмонт, «лес совсем уж стал сквозистый, редки в нем листы, скоро будет снег пушистый падать с высоты». Мне мама в детстве читала… Снег, кстати, уже падает, поэтому пойдем бодрым шагом, а ты в популярном ныне телеграфном стиле расскажешь мне новости. Прежде всего о тебе самой: где, что, как?

– Жива зпт здорова тчк, – тут же откликнулась замкомэск. – Так хорошо тире аж тошнит вскл знак три раза. И ты, Семен, хорош! Сначала исчезаешь на полгода, а потом – в телеграфном стиле. Ладно, пойдем, изложу тебе штабную сводку – «сов. секретно, перед прочтением сжечь»…

* * *

Поручик перехватил товарища Зотову возле самого подъезда, когда та возвращалась со службы. Ольга сразу заметила богато одетого «иностранца», успев подумать, что в ГПУ такие пальто не выдают, и внезапно сообразила, что у незнакомца что-то не так с правой рукой. А потом увидела букет лиловых астр.

За астрами последовали лайковые перчатки, английские, знаменитой фирмы Дерби. Подарок по погоде, как раз в тон с ее старой шинелью.

А еще Ольге показалось, что бывший белый офицер нашел ее не случайно. И не ностальгия вернула его домой из Парижей и прочих Лондонов. Белогвардейцу, мечтающему о возрождении Великой России, зачем-то понадобилась сотрудница Технического сектора ЦК большевистской партии.

* * *

За последние месяцы Зотова дважды садилась писать заявление об уходе с работы. Первый раз в середине сентября, когда была расформирована Техгруппа. Ольга, узнав, что в новом Техническом секторе ей предстоит все та же возня со «стружкой», попросила у соседа по столу лист белой бумаги и честно написала все, что думает по этому поводу. Переделывать заявление не стала, отдала как есть, после чего принялась собирать свой нехитрый скарб. Вызову к начальству бывший замкомэск ничуть не удивилась, заранее решив не спорить и все равно поступить по-своему. Вышло, однако, иначе. Ее, к немалому изумлению сослуживцев, захотел видеть сам товарищ Каменев. Лев Борисович был очень вежлив и чрезвычайно настойчив, прося ее, «самого опытного сотрудника», не покидать новорожденный сектор. Зотова, едва удержавшись от того, чтобы не поинтересоваться, куда подевали иных, еще более опытных, хотела сказать твердое «нет», но Лев Борисович внезапно принялся рассказывать о своем старом друге, опытном враче, который тоже не советует ей уходить со службы. «Ради добрых дел должно претерпеть, матушка», – твердо, без улыбки заметил секретарь ЦК, и Ольга поняла, чьи слова слышит.

Претерпела, осталась и вскоре была назначена руководителем группы по работе с письмами. Отныне все вечные двигатели целиком и полностью повисли у нее на шее. В помощь дали полдюжины новичков, уже не ветеранов-инвалидов, а молодую комсомолию со средним образованием. И все покатилось прежним ходом, только еще скучнее и безнадежнее.

Новый сектор оказался неожиданно велик – целых шесть групп. Руководителем был поставлен мало кому известный латыш Ян Эрнестович Рудзутак, работавший до недавнего времени в руководстве профсоюзов. Товарищ Москвин скромно отошел в тень, получив под свое руководства одну из групп – научно-исследовательскую, располагавшуюся на отшибе, в помещение бывшего Чудова монастыря.

Второй раз рука потянулась писать заявление недавно, после того как грянула очередная партийная дискуссия. Надеждам на мир в РКП(б) пришел конец. Прочитав подброшенный вместе с письмами пасквиль с разоблачением зажимщика партийной демократии Троцкого, Ольга решила, что самое время уезжать из Столицы. Партийные споры все больше напоминали ей праздник каннибалов. Отсидеться не удастся, именно аппарат ЦК генерировал колебания, сотрясавшие РКП(б). Скоро от нее потребуют подписать, заклеймить, поддержать единодушно…

Надежды что-то узнать о Вырыпаеве больше не было. В отделе кадров значилось, что Виктор уволен в связи с переходом на другую работу, Касимов на ее вопросы повторял одно и то же: «Не ищи!» – всех же остальных пропавший сотрудник совершенно не интересовал. За единственную ниточку, ведущую к великолепной Ларисе Михайловне, потянуть не удалось. Та уехала и не появлялась в Столице, время от времени присылая очерки о тяжкой жизни пролетариата в загнивающей Европе.

Заявление Ольга все же не написала, решив подождать, тем более дискуссия, так всерьез не разгоревшись, внезапно погасла. Чуда не произошло, каннибалы не подобрели. Но в середине октября тихое течение года от Рождества Христова 1923-го было нарушено.

В Германии начиналась долгожданная революция. Грянуло! Точнее, вот-вот должно было грянуть, буквально через час, через минуту, в следующий миг…

Гряда черных холмов на горизонте, серые песчаные дюны, узкая полоска морского берега. Ни травы, ни деревьев, вместо них – неровный ряд каменных призм, похожих на воткнутые в песок карандаши. Внизу, у самого обреза, надпись синими чернилами: «Гранатовая бухта. 15 мая, 7-го года. Тускула».

Леонид, еще немного полюбовавшись фотографией, неохотно спрятал ее в папку, запер в сейф. Пока что единственная, но ему обещали целый альбом, причем даже с цветными, по новейшей немецкой технологии. Можно будет рассматривать по одной в день, чтобы продлить удовольствие…