Сердце Черной Мадонны - Ольга Володарская

Зазвонил телефон. Все еще погруженная в свои думы, Иркавзяла трубку и услышала:

– Леша… – Дальше всхлип и тишина.

– Кто это?

– Ника.

– Что случилось? – Ирка недоуменно скривилась: чтоэто на Нику нашло? И от него, что ли, Лешка ушел?

– Его…

– Ника, я ничего не понимаю.

– Его убили.

– Прекрати нести чепуху! – Ирка даже улыбнулась глупойшутке маленького дизайнера. Кто может убить ее брата? И за что?

– Его убили! – донесся до нее отчаянный вопль.

– Ты где?

– В больнице. Ирка, он умер, умер… Понимаешь?

– Не может быть… Как… – По ее щекам ручьем потеклислезы. До сердца страшная новость уже дошла, а до разума еще нет.

– Его забили до смерти… Я только довез его до больницы,он скончался прямо в коридоре…

Больше Ирка ничего не слышала. Она сползла с дивана на пол изарыдала. Громко, надрывно, причитая по-старушечьи.

Время остановилось. Мир замер. Ирка осталась один на один сгорем.

…В комнате горела свеча. На столе стоял небольшой черныйящик, похожий на обувную коробку, – все, что осталось от красивого,черноглазого, полного жизни Лешки.

Горсть пепла.

Ирка молчала. Молчал и Ника. Слышно было, как тикают часы настене, отсчитывая секунды БЕЗ НЕГО.

– Он погиб из-за меня, – прошептал Ника. –Если бы он был один, его бы не тронули.

– Перестань. От судьбы не уйдешь.

– Мы возвращались с вечеринки… – Ника словно неслышал Ирку. – Три отморозка – такие бритые, все в коже – начали на менянаезжать. Они кричали «педрило» и еще что-то матерное, потом стали показыватьнеприличные жесты, знаешь, какие приняты у американцев… А когда совсемраздухарились, один из них сорвал с меня шарфик. Я хотел бежать, черт с ним, сшарфиком, а Леша… Они его поначалу не замечали, но когда он вступился за меня…Он же мужественный, сильный, такой, как они, и этого простить ему они несмогли. Раз ты выглядишь как мужик, то и будь мужиком… Вот они и переключилисьна него. – Ника закрыл глаза, слезы непрерывно струились по щекам. –Да, все из-за меня! Что с маленького пухляка в розовых кружевах возьмешь? Можнопокуражиться, надавать оплеух, раздеть… Так бы они и сделали. И я бы стерпел.Но Леша другой. Когда один из них его ударил, он врезал ему так, что тототлетел на три метра… Что потом случилось, я помню смутно. Они били его, пиналиногами в омоновских ботинках… А меня забыли. Но лучше бы меня… меня убили…

– Ника, успокойся. Ты не виноват.

– А кто? Бог? Дьявол? Кто отнял у меня мою единственнуюлюбовь?

– Я не знаю. – Ирка понурилась. Глаза ее былисухими, нервы на пределе, она не могла спать, есть, думать, она так и не поняладо конца, что ее брата уже нет в живых. – Я знаю только одно: смерть – этоне конец. Это начало или продолжение, но только не конец.

Она на секунду успокаивающе приобняла Нику и вышла. Всоседней комнате спала мама, напичканная корвалолом, Ирка накрыла ее одеялом исела рядом. Труднее всего сейчас именно Леле – потеря ребенка горе для любойматери, а похоронить единственную отраду… Лешка всегда был для нее чем-тобольшим, чем просто сыном, он был продолжением ее первой любви. Ее идолом, еевселенной. Ирка знала, что Леля любит его больше, чем ее, и в детстве страшнорасстраивалась из-за этого, но когда выросла, смирилась. Лешка – дитя любви,она же – дитя расчета. Ничего не поделаешь.

Получив известие о смерти сына, Леля не поверила. Не верилаона, пока ехала в Москву, не верила, когда увидела зареванную дочь, не верила,входя в морг. Поняла, что Лешка умер, только когда увидела его белое в синихссадинах лицо, закостеневшее тело, безжизненные, переломанные руки. Тогда онабез памяти рухнула на кафельный пол. И так долго не приходила в себя, что всеуж подумали, не отправилась ли мать вслед за сыном.

Наконец Леля очнулась. Она не заплакала, не закричала.Безжизненным голосом скомандовала Ирке: «Будем кремировать. Я не хочу, чтобымоего мальчика ели черви. Лучше огонь». Потом вышла из морга, села на улице наземлю и замерла.

Хоронили они Лешку в Ольгино. На старом церковном кладбище,по соседству с могилой прадедушки, рядом с которой рос декоративный шиповник,давным-давно посаженный Лешкой.

Было тихо. Безветренно. Дождливо. «Погода плачет, когдахорошего человека хоронят», – так говорили в их краях. Куст шиповникавыглядел траурно, его бутоны поникли, листья потемнели. Ирка без зонта стоялапод дождем, и слезы на ее лице перемешались с каплями влаги, падающими ссумрачного неба. Леля держалась за руку Марата, дед с бабкой – друг за друга.На скамье тихо плакала Валя, рядом с ней сидели, крепко обнявшись, Машуня сКоляном. Ника стоял на коленях и перебирал в пальцах горсть темной, влажнойземли. Он не заметил, что промок, что его серебристые штаны стали грязными, аконец шарфа окунулся в лужу. Он не видел окружающих. Не ощущал времени. Никаразминал пальцами землю, монотонно, словно перебирал четки, и вспоминал своедетство…

Родился он в Ленинграде, отец его был известным театральнымрежиссером, мать – скрипачкой. Жили они в центре, в прекрасной трехкомнатнойквартире, уставленной антикварной мебелью. Отец, замкнутый, серьезный человек вочках, постоянно пропадал в театре либо, если был дома, в мире своих грез. Онмало интересовался сыном, совсем не интересовался бытом, а мать, напротив, всюсебя отдавала дому и семье. Она любила маленького Нику за двоих – и за себя, иза мужа. Девочкой она подавала большие надежды, повзрослев, надежды оправдала –зокончила консерваторию, успешно выступала и имела шансы на блестящую карьеру.Однако, влюбившись в уже известного режиссера, мама вышла за него замуж,махнула рукой на выгодный загранконтракт и посвятила свою жизнь мужу. Когда жеродился Коленька, она навсегда отказалась от своего призвания и целикомокунулась в материнство.

Ника запомнил мать стройной темноволосой женщиной с высокойпрической, она всегда элегантно выглядела и постоянно его целовала. Мальчикомон был тихим, мечтательным, очень приятным внешне, хоть и излишне тучным из-запристрастия к шоколаду. Лучшим его другом была мамочка, любимым местом – диванв кабинете отца, а сам отец являлся как бы посторонним предметом, мешавшимзанять этот самый диван. Проблемы Коленьки начались лет в семь, тогда и дружбас мамочкой дала трещину. Надо сказать, что Никина родительница, никогда в своемвыборе не раскаивавшаяся, все равно к скрипке имела слабость, а посколькусынок, как она предполагала, унаследовал от нее музыкальный слух и способности,видела его непременно скрипачом. Так в семь лет Коля пошел сразу в две школы:общеобразовательную и музыкальную.

Слух у него оказался прекрасным, но способности средними,самое же главное – к музыке он был совершенно равнодушен. Проучившись в«музыкалке» год, Ника попросил маму больше его не мучить, но мама былакатегорична: мол, у тебя талант, ты не должен его зарывать в землю, вырастешь –спасибо скажешь. Мальчик продолжал учиться. Три раза в неделю он, как накаторгу, ходил в музыкальную школу, вечерами учил партитуры дома, по выходнымвыступал перед гостями родителей. Мама им очень гордилась. Она уже представлялаего именитым музыкантом, поэтому из дома выпускала либо с галстуком-бабочкой,либо с бантом в горошек, перехватывающим его пухлую шею.