Норки! - Питер Чиппендейл

— Ты обеспокоен, я правильно угадала? — спросила Мата, входя в клетку Меги, как обычно без предупреждения. — Тревожиться не о чем, Мега.

В последнее время ему никак не удавалось поговорить с ней серьезно: Мата была занята — готовила из самок свой собственный отряд «воительниц», как она их называла. Несмотря на отчаянное сопротивление Макси, она вывела этот отряд из его подчинения, и Мега, наблюдавший, как она водит их строем по игровой площадке, восхищался той свирепой и беспощадной гордостью, которую Мате удалось воспитать в своих подчиненных.

— Ты вспоминал Шебу, правда? — мягко спросила Мата.

Мега только вздохнул. Завтрашняя ночь была ночью полнолуния, и он собирался отпраздновать свое рождение, сидя в одиночестве в клетке и вспоминая мать, а заодно и перебирая прошлое в поисках какого-нибудь ключа к решению накопившихся проблем. Мега все так же не сомневался, что он — особенный, избранный и что люди-освободители обязательно придут. Главным его врагом в настоящий момент было время, и он надеялся на какой-нибудь знак, может быть даже еще на одно лунное затмение, которое подтвердило бы необычность его судьбы и подало новую надежду не столько ему, сколько всем остальным.

— Мне кажется, мы каким-то образом сбились с пути, — признался Мега. В Мате многое располагало к откровенности. Ее уверенность и неколебимое внутреннее спокойствие передавались ему без всяких слов.

— Шеба никогда не говорила мне, что все будет именно так, — негромко сказал он. — Взгляни на нас: мы прячемся по клеткам, тайком обсуждаем какие-то меры, нудно дипломатничаем на трибуне, и все для того, чтобы удержать колонию под контролем. Мы стали такими же, как Старейшины, даже хуже, потому что этот мерзавец Психо теперь не на их, а на нашей стороне. Что случилось с нашим задором, куда девалась благословенная искра спонтанности и буйство непредсказуемости? Я еще никому не говорил этого, Мата, но я помню, что говорил мне один из Старейшин на нашей приватной встрече сразу после «хренового» митинга. Он сказал: «Попомни мои слова, юноша, — толкнуть камень, чтобы он покатился, легко. Беда приходит, когда пытаешься его остановить». Тогда я не видел в этом особенного смысла, зато теперь вижу слишком ясно.

— Стабильность была главным козырем Старейшин, Мега, — мягко напомнила ему Мата. — Да и Макси с Психо слегка преувеличивают. Это самцы хотят всего сразу и сейчас же. С моими «воительницами» таких проблем нет. Они гораздо более трезво смотрят на вещи.

— Самцы ли, самки — какое это имеет значение? — уныло возразил Мега. — Они имеют право быть недовольными. И те и другие ждали слишком долго.

— Что такое долго? — парировала Мата. — Кто ты такой, чтобы решать это? Может быть, ты действительно прирожденный вожак, чье рождение было предопределено высшими силами, однако ты еще не управляешь всем и вся. Да, мы сами решили разрушить все вокруг нас, чтобы дать первый толчок, — и как быстро сдались Старейшины! Они отступили, потому что у них не было настоящей веры, — их интересовали только власть и положение у кормушки. Но у нас есть наша великая миссия, значит, мы не можем отступать. Только вперед, только вверх — все выше и выше… Мы не можем вернуться назад, даже если бы захотели. Не мучай себя. Нынешняя ситуация — это просто затишье перед бурей: сначала ничего не происходит, а потом происходит «все сразу и сейчас». Прорвемся — и скоро, это я тебе обещаю.

Филин прибыл на Малую поляну несколько раньше, чем намеревался. На поляне он застал лишь разгоряченных спорами участников подкомитета по перегною. От них Филин узнал, что местонахождение Лопуха неизвестно и ждать его здесь бессмысленно, поскольку многочисленные собрания, проходящие в разных местах почти одновременно, в последнее время часто заканчиваются позже, чем намечено, и поэтому никто не знает, когда Лопух освободится.

Филин недовольно заморгал. Он условился о встрече с Большой Задницей еще пару дней назад и не видел необходимости снова и снова подтверждать договоренность. Для него уговор всегда был уговором, и только в стане Сопричастных Попечителей, как он теперь с горечью думал, все было по-другому.

— Пожалуйста, останься, о могучий Филин! — обратились к нему заседатели. — Поверь, тебе будет интересно.

— Сомневаюсь,— буркнул Филин, собираясь лететь. Потом он подумал, что смысла в этом, пожалуй, нет.Все равно к закату солнца надо вернуться на Малую поляну, поэтому предпринимать что-то было уже поздно — если только не работать крыльями во всю мочь.

— Почему у вас никогда ничего не получается? — раздраженно проклекотал он.

Подкомитет — несколько кроликов и десятка два полевок и мышей — уставился на него рассыпными бусинами глаз.

— Ладно, не обращайте на меня внимания, — устало ответил Филин, устраиваясь поудобнее, чтобы послушать. Перспектива узнать что-то новое и важное несколько подбодрила его, однако то, что он услышал, потрясло его до глубины души.

Насколько он понял, в момент его появления подкомитет как раз обсуждал ночной шум. Лесные жители, ведущие дневной образ жизни, — в том числе, разумеется, завирушки — жаловались, как мешают им спать ночные шорохи. Ночным зверькам оставалось только защищаться, при этом они вполне резонно возражали, что иного выхода у них нет.

— Глаза! — восклицала лесная мышь, и ее товарки сочувственно кивали.— О, эти жуткие глаза!!! Из-за них мы не можем расслабиться ни на секунду.

Филин почувствовал себя заинтригованным. Прожив в Старом Лесу всю свою жизнь, он воспринимал как должное, что за тобой все время наблюдают. Находясь в лесу, ты кожей чувствовал чье-то незримое присутствие, даже если поблизости никого не было. До сих пор, однако, это считалось нормальным.

Но мышь, оказывается, сказала еще не все. Ведомый ее красноречием, Филин внезапно оказался в каком-то месте, которого он не узнавал. Он всегда считал Старый Лес довольно приятным местом (лично для него он был почти как спортивная площадка, где можно вволю порезвиться, не подвергаясь ни малейшей опасности), однако по словам мыши выходило, будто это не лес, а просто кошмар, наполненный глазами

настоящих и выдуманных врагов, которые только и ждут, чтобы схватить тебя зубами или когтями. Состояние постоянного напряжения вызывало у мелюзги настоящую паранойю, и, по мере того как болезнь прогрессировала, настоящие и выдуманные враги начинали мерещиться слабейшим уже повсюду. Весь их образ лшшьления оказывался подчинен только одному — как спасти свою серенькую шкурку, а самое примитивное выживание оказывалось высшим успехом для всего мышиного племени.

Филин попробовал представить себя на месте полевок, однако быстро отказался от своих попыток. В конце концов никакой враг — ни воображаемый, ни реальный — не подстерегал его в сумерках, чтобы бесшумно спикировать ему на спину и крепким клювом перебить позвоночник, но он понимал, что ни одно существо не в состоянии прожить всю жизнь в страхе и не свихнуться. Филин, во всяком случае, не смог бы — его нервы вряд ли выдержали бы подобное напряжение.