Летний сад - Дмитрий Вересов

Каждое утро, когда черная «Волга» рывком уходила от генеральского подъезда под арку и далее, через Московский и Садовую, Марсово поле и набережную Кутузова, через проспект Чернышевского по Каляева доставляла Ивлева на службу, он заново и заново прокручивал все обстоятельства дела. События «до», «во время» и «после». Прошлой осенью и зимой рассеянное внимание и атмосферные неурядицы лишали генерала возможности отвлечься от размышлений и наблюдать за сезонными изменениями городских пейзажей и за ставшими привычными преображениями любимых ленинградских уголков. По мере отдаления от известных событий и с упорядочением погоды, то есть по мере вступления в свои права сначала чахлой балтийской весны, а затем и лета, картинка за пределами салона служебного авто становилась все более четкой, и параллельно с этим у Ивлева выработался своеобразный утренний ритуал для размышлений и воспоминаний.

Удобно устроившись утром наступающего дня на велюровом диване служебного автомобиля, Ивлев наконец обретал возможность сосредоточиться. Пока машина спешила по влажному асфальту к Триумфальной арке Московских ворот, все генеральские думы были обращены к московской поездке, состоявшейся в мае прошлого года.

Подобно многим провинциалам, Ивлев был бесконечно далек от столичных перипетий противостояния между Андроповым и Цвигуном, а потому майская поездка, первая после полугодового перерыва, сочетала в себе элементы и оперативной разведки, и первого выхода в свет. В обновленный свет столичной номенклатуры, где закончившаяся вничью интрига привела «серого кардинала» Суслова – к смерти, одиозного малоросса Цвигуна – к гибели, а новоявленного Пирра, сиречь председателя Комитета государственной безопасности, к установлению контроля над теневым сектором национальной экономики.

Как и многие офицеры разведки, генерал искренне считал, что внутренние проблемы государства – исключительная прерогатива эмвэдэшных деятелей, а им, рыцарям шоколада и морковки, до них не может быть никакого дела, пока партия не скажет традиционное: «Надо!» Но, принадлежа к звену руководящему, обязанному учитывать столичные конъюнктуры и иметь покровителей, он не мог полностью игнорировать возможный факт участия своих формальных и неформальных шефов в придворных играх на той или иной стороне. Именно с целью выяснения «подковерных» обстоятельств Ивлев и поехал в Москву.

Столица встретила его, как бременский петух из сказки братьев Гримм, «изрядно ощипанной, но не побежденной». К маю непотопляемые вторые, третьи и прочие замы успели поменять хозяев и покровителей, перебраться из одного министерства или комитета в другой, и все как один испытывали зуд энтузиазма, стремясь на деле доказать свою эффективность, незаменимость и полезность.

Новым непосредственным начальством Ивлева оказался лощеный молодчик из известной партийной семьи, оставивший пост атташе в одной жаркой ближневосточной стране и принесший с собой в коридоры известного здания на Лубянке ароматную экзотику Востока в аристократическом замесе со своей дипломатической англизированной рафинированностью. Смотря и слушая новое начальство, цитировавшее по памяти всяких там Хафизов и прочих, действительно можно было поверить в тотальное обновление родного чекистского ведомства. Но когда по завершении официальной части визита, во время конфиденциальной и неформальной беседы новое начальствующее лицо предложило Ивлеву «беспроигрышный вариант», «наработку из дипломатического прошлого, которая быстро позволит всем получить массу высоких зачетных баллов», провинциальный генерал понял: никаких изменений в этом не самом лучшем из миров не произошло. Просто в высоких сферах свершился еще один рокировочный цикл, ретроспективно фиксируемый опрометчивыми историками под определением «дворцового переворота».

Однако служба обязывала учесть и не пренебрегать широтой начальственного дара, и Ивлев, обстоятельно вникнув в подробности, принял к сведению ценную информацию о возможном появлении в Ленинграде летом этого года некоей Джейн Болтон, дочки цэрэушника и английской резидентши, внучки знаменитого адмирала Глазго-Фаррагута. Цели английской агентессы определялись двояко: либо судостроительный директор Марков или же кто-нибудь из членов его семьи, либо сотрудник петровской кунсткамеры Бертран Бертранович Дего. Этот престарелый ученый муж, наверное, был единственным живым свидетелем неких опытов, граничащих с фантастикой и мистикой, которые ставились покойным Берией в закрытом институте МГБ на Международном тогда, а Московском ныне, проспекте.

Сейчас, когда машина подъезжала к Триумфальной арке с ее сверкающим на солнце металлическим декором, генерал в который уже раз подумал: «Одно из двух, Сережа, одно из двух: либо тебя специально втравили в эту историю, заранее зная, что ее конец совпадет с концом нынешнего состава ленинградского управления, либо твой начальник – изрядная сволочь, работающая черт знает на кого. Положительные альтернативы в обоих случаях отсутствуют».

Случайная удача – задержание англичанки – вместо того, чтобы прояснить ситуацию и разрешить все вопросы, только еще больше запутала дело. Девчонка упрямо отказывалась рассказать о причинах, которые вынудили ее перейти на нелегальное положение и расправиться с Норвежцем, и настойчиво, как попугай Фернандо у Высоцкого, твердила о частной природе своего визита в Ленинград, об искренней и случайной любви к Маркову-младшему, да выдавала сказки-небылицы про проживание у неустановленных друзей где-то в общежитиях на Лесном проспекте. Все попытки вытянуть из нее «где?» и «у кого?» наталкивались на стоическое: «Я не могу подводить ни в чем не повинных людей». Аналогично и с манифестацией на Пряжке: «Случайно узнала от знакомых», «Вы забыли, генерал, я действительно люблю Кирилла» и тому подобное. Все оказалось впустую, даже очные ставки с этим вислоусым пентюхом Иволгиным, который всю тяжесть организации инцидента брал на себя и был совершенно убедителен в долгих рассуждениях о настоящей дружбе. Но чутьем, верхним чутьем ветерана контрразведки, он ощущал, что в городе существует глубоко законспирированный центр поддержки для агентов МИ-5. И у него не было никаких зацепок, чтобы его обнаружить!

Легитимные формы допроса не привели ни к чему, и пока дисциплинированный Ивлев согласовывал с московским начальством возможности более жесткого привлечения мисс Болтон к сотрудничеству со следственной группой, где-то в необозримых далях противостояния двух систем произошли некие таинственные движения. Москва без объяснений забрала агентессу для обмена на какие-то ценные сведения, а ему, как нашкодившему школяру, было приказано «в кратчайший срок исправить все ошибки и недочеты, допущенные в оперативно-следственной работе». За рамками формулировки остались необходимые уточнения, которые, подразумевалось, он и сам прекрасно знал: как, когда и с кем англичанка организовала убийство Норвежца, кто те подонки, которые стали причиной гибели Скворцова, и чье конкретно решение о заключении Маркова в психбольницу выставило ленинградских чекистов на всеобщее планетарное посмешище.

Генералиссимус салютовал черной генеральской «Волге» своей бронзовой шпагой, мост имени жертвы очередного кремлевского переворота порадовал чиновный взгляд стремительной перспективой, а второй Прачкин мост весело качнул Ивлева на добротных импортных амортизаторах.