Джентльмен Джек в России. Невероятное путешествие Анны Листер - Ольга Хорошилова

Самодур из рода Давидова считал себя мирским хозяином соседнего монастыря. Насельникам это не нравилось, но с щедрым князем, помогавшим деньгами, они предпочитали не ссориться. И по его распоряжению распахнули ворота, чтобы встретить англичанок. Обитель Анну впечатлила — мощная, белокаменная, по-северному грациозная, со стройными угловыми башенками и длинной крепостной стеной, из-за которой, словно любопытные бабы в кокошниках, выглядывали купола церквей: «Здесь две церкви — каждая увенчана пятью куполами и шатровой звонницей. Посреди стены поставлены живописные квадратные в плане въездные ворота с башенкой и куполами — в воротах находится часовня. Монах уже нас ждал. Сперва показал нам зимнюю церковь на первом этаже (в цокольном они хранят муку и т. п.) — здесь тепло, потолки низкие. Показал нам богатые облачения настоятеля, а также две архимандритские митры, усыпанные жемчугом и украшенные несколькими драгоценными камнями, самый дорогой из которых стоит 20 тысяч рублей. Потом вошли в летнюю церковь — она просторная, вся покрыта фресками, но нуждается в ремонте. Столбы тоже покрыты росписями. В каждом приделе по четыре капеллы с позолоченными колоннами и богатым балдахином, но, кажется, их построили лет 40 назад — они выглядят слишком современными в сравнении с прочими частями храма. Потом вошли в храм во имя преподобного Макария. Светлый и внутри весь расписан как обычно. Красивый. Здесь есть несколько икон, представляющих житие святого, рожденного в Нижнем Новгороде. Нам также показали одну монашескую келью — маленькая комнатка с кроватью и печкой. Настоятель обители говорил только по-русски, поэтому мы с ним не встречались».

Макарьевский монастырь. А. Г. Ухтомский. 1816 г.

Пробыли в монастыре час и в санях прямиком через реку понеслись на лысковский берег, в княжескую вотчину. Гостьям показали главную гордость царя волжского — храм Вознесения, строенный на его личные средства в модном столичном неогреческом стиле: «Он кончен всего лишь год назад. Много позолоты, красивый с изображением виноградной лозы престол — все здесь сделано руками людей князя. Все строено и расписано ими, кроме живописных ликов, писанных в Москве. Очень красивая церковь с четырьмя портиками».

Даже когда у князя отобрали его любимую игрушку, Макарьевскую ярмарку, он не отчаивался — переключил кипучую энергию на Лысково. Здесь заработали водяные и ветряные мельницы, мукомольные мануфактуры, пекарни, расцвела торговля, ожила пристань. Открылись аптека, больницы. Появились даже две модные лавки. Село славилось обжигающе крепкими настойками. Анна, ценитель хорошего бренди, наведалась на винокуренную мануфактуру: «Они делают 500 бочек в год. Помимо 14 мельниц по соседству, на фабрике работают еще 30 или 40 мельниц, расположенных на холме. Они изготавливают различные по качеству и цене виды бренди (водки) — от 60 копеек за бутылку до 4 рублей (восемь бутылок равняется здесь одному ведру, а три таких ведра — одному ящику). Я здесь попробовала неплохое темного цвета бренди по 2 рубля 50 копеек за бутылку и крепчайший огненный спирт, который мне налили из трубки, вставленной в перегонный куб. Видела множество пучков полыни, свисавших с балок под крышей. Ее используют, для производства горького бренди, так этот напиток назвал Георгий. Не спросила, сколько здесь рабочих, но видела полдюжины женщин, которые мыли бутылки. И думаю, что здесь работают в среднем 20–30 мужчин».

Потом управляющий, преисполненный гордости, предъявил гостьям заграничную диковинку — мастерскую с машинными станками. Грузинский, забавы ради, выкупил ее у графа де Брольо, неудачливого предпринимателя, перевез в Лысково, повозился с ней и быстро остыл: «Ничего интересного. Не стоило сюда приходить. Несколько колес, несколько станков. Один похожий на колесо Джексона, на котором, как мне сказали, здесь делают кухонную утварь».

Вечером в столовой княжеского особняка подруг ждал горячий ужин: «На столе стояли портер, порто и два вида белого вина, а потом нам принесли мадеру, полбутылки рейнского, превосходные вина штембергер, бишофф, малагу. Затем метрдотель наполнил мой бокал превосходным шампанским, которое я, как делают все русские, оставила на некоторое время, чтобы исчезла пена. Потом мы пили кофе. На ужин подали суп и пироги, телятину с кусочками грудинки, потом говяжьи котлеты на кости, великолепное жаркое из рябчиков и небольшие кусочки телятины. Потом мы ели небольшие круглые печенья, похожие на савойские бисквиты, меж которыми была начинка из консервированной белой смородины. Затем подали консервированную малину и кусочки консервированного лимона. Все великолепно!»

И так не хотелось отсюда уезжать. Но маршрут уже было не изменить — их ждала Казань. Англичанки запаслись провизией, уложили вещи, расплатились с прислугой. Листер вручила управляющему десять рублей серебром и благодарственное письмо доброму князю-невидимке: «Тысяча благодарностей, мой князь, за ваше княжеское гостеприимство — если бы мы везде чувствовали себя так же хорошо, как у вас, то Россия, несмотря на ее 30 градусов мороза, была бы настоящим раем для путешественников. Нам не хватает здесь лишь одного — вашего присутствия, чтобы лично передать вам уверения в самых теплых наших чувствах».

Утром 14 февраля они покинули Лысково. Термометр показывал 25 градусов мороза. За окном кибитки звенела озорная зима — с позолоченным солнцем, голубыми льдинками неба, сквозящей синевой ноздреватых сугробов, неугомонным лаем собак, хрустальным шепотом грациозных плаксивых берез, согнувшихся под тяжестью своих иссиня-белых снежных мехов. Кибитка быстро катилась по ухабистой заледенелой дороге. И легко подпрыгивала, будто подтанцовывала, приноравливаясь к бойкому ритму зимы, чуть пьяной от солнца и румяной от острой утренней свежести.

Потом потянулись деревни — Чугуны, Криуши, Осинки. В Васильсурске остановились позавтракать. Симпатичная молодая крестьянка принесла яиц, хлеба, масла, молока, сделала чай — и все говорила и говорила о чем-то, распахивая лучистые синие глаза. Анна улыбалась, не понимала ни слова и любовалась ее плоским детским лицом с золотистыми веснушками, такими же озорными, как морозное солнце за окном…

Снова ледяная дорога, сугробы и тонкая черная струйка крестьянских лачуг. К вечеру стеклянное небо зафиолетилось, помрачнело. Показалась бледная тень еще нерожденного месяца. В полночь заехали в Чебоксары на пару часов — вздремнуть. Около трех поднялись. Георгий трусливо предупредил — места, говорят, кругом опасные, придется проехать через деревню убийц и воров. «Ну и что же, — рявкнула Листер, — у тебя пистолеты заряжены? — Да. — А мои? — Никак нет. — Ну так что ж ты стоишь, балбес! Заряди их быстрее и принеси».

Осторожно вслушиваясь в неспокойную лесную тишину, со взведенными курками, они проехали два мирно спавших села: «Никаких воров не встретили. И даже не увидели эту их деревню, о которой говорил Георгий. Скоро я преспокойно заснула».

Днем, в Свияжске, окончательно разломалась кибитка прислуги — ее оставили на попечении Георгия и Гросса, благо до следующей большой остановки было рукой подать. В шесть вечера, рассерженные и замерзшие, они добрались до Казани. Термометр показывал –25 °C.