Небо цвета лазурита - Айгуль Грау

Через пару часов Марианна проснулась. В голове гудели колокола, и комната шла ходуном. Она едва разобралась, где находится, не понимая, что произошло. Тяжелая рука Аймшига лежала на талии, не давая выбраться. Вырвавшись из последних сил, она села на кровать. Монгольский хан спал с блаженной улыбкой на окровавленных губах. Марианна с ужасом начала понимать, что он тоже приложился к ее крови и ее сразу затошнило. Едва успела добежать до туалета и ее вырвало, лоб покрылся крупными горошинами пота. Она тряслась как от холода, сидя на потрескавшейся от старости плитке уборной. Потом ее вырвало снова и только минут через пятнадцать еле доползла до ванной. Отмокая под горячей струей воды, пыталась вытравить из тела могильную сырость. Слезы беззвучным градом катились из глаз, а мысли были обращены только к нему одному. К тому единственному, чьи душевные муки сейчас усиливал непрерывный поток рекламы из телевизора, висящего на стене в грязном коридоре.

Через пару дней, проведенных в обезьяннике, бомж-молчун всем надоел. Все нары были заняты, а новые и новые нарушители все поступали, держать же прежних не было указаний сверху и его отпустили. Выйдя на свободу, он щурился на солнечный свет, впервые за эти дни в экстазе вдыхая свежий воздух. Долго бродил по улицам, не в силах отыскать свой дом. Город казался огромным, и он совершенно не помнил свой предыдущий маршрут, тем более что был привезен в отделение на машине в совершенно нетрезвом виде. Люди косились на него, кто со страхом, кто с отвращением. Денег не было, даже чтобы купить воды, не говоря уже о еде. Гордость не позволяла просить милостыню, и он просто молчаливо страдал. Отвращение мешало забрать из мусорки недопитую бутылку, и он устало брел, уже без сил, сам не зная куда, то и дело глотая слюну. В обезьяннике хотя бы кормили, хотя едой это не назовешь и он оставлял ее не притронувшись, но еще приносили кипяток в казенных жестяных кружках и можно было не умереть от жажды. Все лишения он переносил с гордостью офицера, попавшего в плен, и вспоминал давнишний разговор с Харшей, произошедший прямо перед тем, как она дала ему серьги, с такой ясностью, будто это происходило сейчас. Это было накануне того самого пира устроенного Сафалой. Он полулежал, тогда развалившись на низкой тахте с множеством подушек, в то время Харша сидела на скрученном кольцами хвосте напротив, держа в руке бокал вина. В полумраке мерцающей драгоценностями комнаты, ее острое лицо с черными глазами, внешние концы которых были немного выше внутренних, с тонкими губами, плоской переносицей и высоким лбом, казалось царственным, но не привлекательным. Сейчас он рассматривал ее длинные, свисающие прямо до плеч вдоль лебединой шеи, серьги, представляющие из себя шедевр работы ювелира поразительной красоты. Старался занять свой взгляд, иначе тот неминуемо опускался на ее небольшую, скрытую под тяжестью золота, грудь с темными сосками. Все нагини всегда «ходили» обнаженными, предпочитая в качестве одежды украшения. Ее браслеты слегка позвякивали, когда она подносила бокал к губам. Уже несколько минут они вели неторопливую беседу о превратностях судьбы, рожденных в королевских семьях.

– Я думаю, что это в своей мере проклятие. Вот взять, например, меня. – Он подцепил кусочек сыра и жуя продолжил. – Все думают – какое же счастье родиться богатым, с детства быть окруженным заботой, изобилием, уважением. Быть старшим сыном в семье, зная, что когда-нибудь к тебе перейдет царство. Все восторгаются тобой. Царевич сделал это, царевич сделал то. Ноги целуют, преклоняются. Но с другой стороны – это же просто ужас. Никакого покоя, никакой личной жизни. Шагу не ступишь без того, чтобы об этом потом не узнала вся страна. Да что страна, бывало выходило и за пределы. Однажды по молодости, у меня был роман с одной девушкой, она служила в стрелковых войсках. Прекрасная лучница, почти добралась до звания командира, хотя сейчас понимаю, что уже не могу припомнить ее лица. Мы прятались, изворачивались, посылая записки через доверенных слуг, и встречались исключительно при лунном свете. Но уже через неделю мой отец волшебным образом все-таки узнал обо всем, ее перевели в другой город, а меня ждала двухчасовая головомойка, на которой присутствовали все члены семьи. Меня заставили извиниться за недостойное поведение прямо там, при всех, и поклясться, что больше такого не повторится. После этого отец принялся искать мне жену, и находил таких, что я был готов провалиться сквозь землю, а иногда просто в ужасе бежать прочь. Он совсем не смотрел на то, какими они были. Видел только родовое имя. Все они хуже ночного кошмара.

– То же самое, – хрипло засмеялась Харша, – мне пару лет назад сватали одного богача, но я не согласилась. Он годился мне в отцы, но это никого не смущало.

– Но дальше – хуже. Я не скажу, что жалуюсь, ведь у власти свои преимущества, от которых трудно отказаться. Даже невозможно. Но тебе этого не понять. Ты же вроде шестая в очереди на престол?

– Да, мне повезло. – Харша улыбалась. – Зато никто не обращает внимания на мои причуды.

– Так вот, эта публичность, она как зеркало… будто все время смотришься в него. Повсюду лишь твое искаженное изображение. И не видишь правды. Вокруг все лгут, чтобы услужить, понравиться. Огромный груз. Посмотрел бы я на тех дураков, что любят за выпивкой, порассуждать о том, что бы делали на моем месте. Построить планы на мою жизнь без меня. Иногда верное решение просто невозможно просчитать и приходится заранее брать на себя ответственность за все, что может случиться по твоей вине. А случиться все может что угодно. Небольшая оплошность может привести в итоге к народному восстанию, войне или голоду. Ты уже не ответственен только за свою жизнь, ты отвечаешь за жизнь каждого клопа в царстве. Поэтому иногда хорошо иметь низкую чувствительность к общественному мнению, которое всегда недовольно любым пустяком, уметь договариваться с совестью. Поэтому весь материальный комфорт, который получаешь за это, меркнет на фоне непрерывного давления со стороны. Министры хотят одного, торговцы другого, священники третьего, а народ четвертого, противоречащего трем предыдущим. Это ужасно сложно. Но что же я жалуюсь, хотя не хотел этого. – Он отпил из бокала. – А хотел сказать о том, что иногда хочется стать неприметным нищим на обочине, никем и ничем. Чтобы кроме своей шкуры не отвечать абсолютно ни за что. И это и есть свобода. Идешь куда хочешь, делаешь что душа желает и не обязан ни перед кем отчитываться. Скажешь, что это глупо? – Он поднял брови разглядывая озадаченную принцессу.

– Нет. Не думаю. Что-то в этом есть. Но сможешь ли ты? – Она глянула на него строго, будто проверяя его силы.

– Не знаю, я бы хотел попробовать, только одно мешает. Меня всегда и везде будут узнавать. Это лицо такое же проклятье, как и титул. Я даже по своему дому не могу передвигаться, чтобы не видеть, как служанки глазеют на меня. Вам нагам, везет, что умеете меняться. – Он замолчал, застыв в размышлениях, слегка покачивая правой рукой вино в бокале. – Иногда на меня такое находит, даже не знаю… Есть у нас такая старая сказка, где царь и нищий поменялись местами. И царь, став нищим, бесконечно страдал. Я думаю, что со мной такого бы не было. Будь у меня шанс, то я без страха открыл для себя новые границы бытия. Пожить той жизнью, что была недоступна десятки сотен лет. Ведь я будто живу в коконе, сотканном из комфорта. Но всегда, при таких мыслях, внутри копошится сомнение, что реальность не оправдает моих романтизированных ожиданий. Что она намного жестче, чем я могу представить… Но все же интересно выйти за границы…