Небо цвета лазурита - Айгуль Грау

Марианна не могла сдерживаться и разрыдалась. Всхлипывала, рукавом вытирая слезы. Харша потянула ее руку, и когда та наклонилась, поцеловала в щеку.

– Не плачь по мне. Если я умру, Аймшиг сделает все что надо. Не плачь, нельзя плакать, ведь мертвые видят слезы, как реки крови. Иди ложись спать.

– Как же я теперь засну.

– Думай о хорошем. Наполни свое сердце любовью ко всем живущим, и ты сразу успокоишься. Расслабься и засыпай счастливым сном. Это мое последнее желание. – Она тихо улыбалась, разжав руку Мариэ. – Будь хорошей девочкой, слушай тетю Харшу.

Марианна еще сидела на краю ее кровати, но нагини обратила взгляд в потолок и больше не поворачивалась. Лицо, украшенное тайным торжеством духа. Стараясь следовать ее советам, но все еще не в силах успокоиться, Марианна сходила в ванную и умылась, и попыталась уснуть, пожелав перед этим счастья всем, кого когда-либо знала. И начала она с принцессы.

***

После пары часов поверхностного тревожного сна Марианне показалось, будто она лежит с открытыми глазами и смотрит на комнату. И это была не та комната, что она знала. Будто наступил рассвет, и все озарилось розово-голубыми лучами солнца, становясь похожим на предрассветное небо. Издалека послышался нежный звук маленьких колокольчиков, шелестящих на ветру подобно стайкам певчих птичек. Марианна хотела было сесть на кровать, чтобы понять, что происходит, но почувствовала, что тело лежит парализованным не в силах шевельнуться. Звон колокольчиков становился чище и громче, приближаясь и вдруг дверь в комнату отворилась, и ароматы благовоний наполнили пространство. Таких запахов никогда не ощущала прежде. Все глубже вдыхала их, с каждым разом желая больше наполнить легкие. В дверях, озаряемый ярким светом, появился царь. Он был в короне, шелках, ожерельях и браслетах на босых ногах. Над ним возвышался зонт, который несла прекрасная женщина, обернутая в полупрозрачную материю. Вошедший был высоким, а корона добавляла еще сантиметров двадцать к его росту, женщина держала огромный зонт с золотой бахромой и жемчугом, высоко над его головой, и Марианна удивилась, как смог он пройти в низкий дверной проем обычной хрущевки, не нагнувшись и не опуская зонта. С замершим дыханием, она следила за происходящим. Следом за царем и его помощницей вошли еще две женщины с кувшинами в руках. У Марианны не укладывалось в голове, как вообще такая процессия смогла поместиться в комнатушке размером девять квадратов, где между двумя кроватями приходилось иногда пробираться боком. Тем не менее, комната оставалась тех же размеров, и царь со свитой не уменьшились и не кучковались, а стояли ровно так, как положено монаршим особам. Улыбаясь, он подошел к кровати нагини. Марианна разглядывала его, все больше и больше признавая в нем друга из снов. Это был он. Да! Тот самый синеглазый юноша, облаченный в шелковые одежды, но теперь на нем красовалась корона и серьги, и окружала его блистающая великолепием свита. Синеглазый кивком дал приказ одной из женщин с кувшинами. Та налила немного жидкости в крошечную пиалу, внезапно оказавшуюся у нее в руках и чуть отодвинув нижнюю губу нагини, медленно-медленно влила жидкость ей в рот. Затем подошла вторая и вылив немного воды из второго кувшина себе на ладонь, провела рукой по лицу, шее, рукам и груди нагини. Затем открыв маленькую коробочку перед молодым царем встала в ожидании. Он присел на край кровати, смотря на безжизненное тело с огромной любовью. Марианна не понимала, как она могла видеть все это, не поворачивая застывшей головы, но заметила, как он смахнул свою слезу кончиком безымянного пальца правой руки, а затем опустил его в густой порошок, находившийся в коробочке. Этим же пальцем поставил точку на лбу нагини, прямо между бровей. Не переставая улыбаться лишь краешками губ, он подошел к кровати Марианны, и она столкнулась взглядом с его синими полуприкрытыми глазами, от чего вздрогнула, когда он поставил такую же точку ей на лоб. Точка запахла масляными благовониями. Тело Марианны наполнилось радостным трепетом, захотелось выбежать на улицу и начать смеяться, прыгать как антилопа и целовать прохожих, или просто открыть окно и громко закричать, да, закричать, как сильно она всех любит, чтобы все тоже любили друг друга. Юноша начал таять в воздухе, пока полностью не растворился вместе со свитой. Сначала замолкли колокольчики, украшающие его зонт, а затем пропало сияние. Марианна проснулась.

Шум работающего днем и ночью телевизора доканывал его. В камере было ужасно душно, пыльно, накурено. Единственное окно у потолка, ни разу за свою долгую жизнь не видевшее мокрой тряпки, было замуровано ржавой решеткой с уличной стороны. С потолка свисала одинокая лампочка на жалком полинялом от времени проводе. Стены, облепленные толстым слоем несмываемой грязи, были испещрены надписями и покрыты кратерами выбитой штукатурки, и вроде бы имели отвратительный зеленый цвет, хотя сейчас было трудно определить. Пол был липким, а постельное белье на кроватях, казалось не меняли лет пять. Сначала он даже не понял, где оказался, настолько был пьян. Пошарив по карманам, понял, что телефон безвозвратно потерян. Уже три дня живший на улице, и не желавший возвращаться домой, Селдрион в своем старческом облике, теперь выглядел как настоящий бомж. Порвал где-то джинсы, и клок ткани свисал на коленке. Пропил совершенно все свои деньги, а возможно и телефон, так как этого тоже не помнил. Был грязен как черт, спал где попало. Ввязавшись в драку со стражами порядка, выясняющими его беспаспортную личность, вскоре загремел в обезьянник. Мариэ не выходила из головы, и он был готов отрезать ее и подарить кому-нибудь, лишь бы больше никогда не вспоминать о том, как этот урод сжимал ее выдающуюся из тонкой ткани халата грудь. Когда люди в форме начали бить его дубинками за оказанное поначалу, хоть и довольно вялое сопротивление, он покорно принимал удары, желая вывести наружу накопленную внутри боль. Да, пусть эта боль будет от ударов сапогами, чем от вырванного сердца. Лучше так. Но как посмел этот гад дотронуться до нее. Ведь даже он сам никогда не позволял себе такого, а тут какой-то мелкий уродец решил посягнуть на святыню. Да и она хороша. Поддерживала мальчишку в его истериках, вместо того чтобы сразу поставить на место. Не понимаю… ничего не понятно. Что делать дальше. Вспоминал, как она попрощалась тогда, так окончательно дав понять, что ничего не выйдет, но нет, надеялся, глупец. Это было еще тогда, когда предстал перед ней во всем величии, а теперь будучи уличным бродягой, таким жалким, уродливым, хромым и старым, уж подавно. Пора бы уже сдаться. Но если сдастся, то Аймшиг заберет ее себе. Видел его взгляды, брошенные украдкой, когда та проходит мимо. Он уже никогда не успокоиться, пока не прикончит ее. Поэтому, хоть и отвергает, а что же еще делать с тем, кто выглядит старше ее дедушки, он все равно будет рядом. Но если сидит здесь, на грязной койке в душной камере, то он не рядом. И не защищает ее. В это время тот, другой, точно воспользуется случаем. Ах, какой же олух мог так поступить! Какого черта я здесь делаю? Но как выбраться из этой клетушки, после которой спальня в этой уродливой квартире кажется царскими хоромами, сидя с еще тремя такими же как он, бродягами, дебоширами и пьяницами. Он даже не мог сообщить своем местонахождении никому из друзей. Как же безответственно, как глупо. Совсем забыл себя в этой дурацкой уязвленной страсти. Не поступил бы так раньше, точно не поступил. Нужно мыслить холоднее, не поддаваться эмоциям, ведь так долго это удавалось, удастся и теперь. Но телевизор, показывающий бесконечные сериалы про доблестных стражей порядка, спасающих город от таких как он, бандитов и бродяг, сидящих в замызганной клетке, продолжал то и дело сбиваться на шум, громко вещая на пустой, такой же грязный, как и все вокруг, коридор. От этого шума Селдриону хотелось лезть на стену.