Катулл - Валентин Пронин

Рабыни, не дыша, внесли затканную золотом столу и пурпурный паллий с застежкой из эритрейских жемчужин. Подняв обнаженные выхоленные руки, сверкающие браслетами, Клодия прикладывала к волосам сапфировую диадему. И когда раб-кельтибер с двусмысленной усмешкой доложил, что ее хочет видеть молодой человек по имени Валерий Катулл, она сделала капризную гримасу и отказалась его принять.

Катулл остался равнодушным. Он побрел обратно на Авентин, мрачно раздумывая – просто ли матрона в дурном настроении, или ее оскорбительный отказ следует расценивать как доказательство новой измены.

Его покачивало от слабости. Что-то с ним произошло ночью, когда он, связанный и вымазанный вонючим зельем, смотрел на похабное кривляние: голова гудит, и мысли витают в мутном тумане.

Катулл еле тащился по узким и шумным улицам, уже залитым ослепительным светом знойного дня. Дома он повалился на постель и заснул, не снимая тяжелых башмаков.

День клонился к вечеру, когда он открыл глаза. Подавленность и оцепенение исчезли после крепкого сна, сейчас все чувства его были обострены. Он с отвращением вспомнил о своей глупой доверчивости и с ужасом – об отказе Клодии.

Торопливо заперев дверь, Катулл отправился к Валерию Катону, не раз бывавшему, как он знал, в доме Помпония Аттика, богатого и образованного римлянина, друга изгнанного Цицерона. Катон ласково расспросил веронца и с отеческой улыбкой стал его успокаивать. Не дослушав очередной умной сентенции, Катулл выбежал на улицу.

Кто еще был близок с Цицероном, а следовательно, и с Аттиком? Руф? Негодяй и предатель! Ненависть Катулла к нему не погасла бы и в блаженном забвении Элизиума! Кто же еще? Милый Корнифиций, доброжелательный земляк! Он часто навещал Цицерона и, несмотря на порицание великим оратором поэзии «новых», считался его учеником.

Через полчаса Катулл стучался к Корнифицию… Но того не оказалось дома. Катулл бросился к Кальву. И его нет! О, проклятье! Где он? Под какой базиликой? Виновато покашливая, Квинтилия предложила Катуллу подождать мужа в таблине. Ждать? Ни единого мгновения! Кажется, Корнелий Непот поддерживает с Аттиком самые близкие отношения…

Обливаясь потом, взлохмаченный и усталый, Катулл прибежал к Непоту. Историк встретил его с обычной приветливостью, понял с полуслова и кивнул головой.

– Приготовь ванну, – сказал он рабу, – и принеси синюю хлену. Вот и нарядим тебя в нее, – продолжал Непот, обращаясь к Катуллу, – а я надену патриотическую тогу.

– Пожалуйста, скорее, мой Корнелий, ты видишь, мне не до шуток, – простонал Катулл.

И все-таки прошло больше часа, прежде чем они, выбритые и принаряженные, в сопровождении раба отправились на Квиринал, к дому Аттика.

Тит Помпоний Аттик нечасто устраивал в своем доме званые обеды. И совсем не потому, что воздерживался от расходов, а из чрезмерной осторожности, не желая лишний раз завистливых пересудов об огромном состоянии, которым он владел.

Как только Аттик замечал, что в городе опять возникли беспорядки и назревает мятеж, он скрывался в одно из своих процветающих имений – номентанское, арретинское или апулийское. В дни наиболее опасных смут он уезжал в Грецию, где у него была латифундия.

Устранившись от государственной деятельности, Аттик усиленно занимался финансами и сельским хозяйством. Знающие дельцы утверждали, что его состояние превышает сто миллионов сестерциев.

Тем не менее Аттик вел скромный и незаметный образ жизни. Он с готовностью оказывал денежную помощь любому сколько-нибудь значительному политику, независимо от того, был ли тот в зените могущества или в тени опалы и поражения. Он держался доброжелательно со всеми.

– Аттик предпочитает забыть обиду, нежели за нее мстить, – сказал Катуллу Непот. Он, как и многие, считал Аттика достойнейшим римлянином.

Хотя эта фраза звучит как похвала, подумал Катулл, я никогда не пойму восхищения опасливым благородством и возвышенной трусостью. Впрочем, во времена междоусобной вражды осторожность Аттика воспринимается как поведение разумного и добропорядочного гражданина.

Они подошли к старинному особняку, который осмотрительный миллионер не торопился перестраивать. Сдержанный шум застолья, доносившийся из триклиния, не походил на неистовый гогот оргии, как не походил мирный плеск озера на рев прорвавшего плотину потока. Забавы гостей в доме Аттика не преступали границ изящной благопристойности.

Узнав, что явился Непот с поэтом Катуллом, хозяин вышел им навстречу.

– Милый Корнелий, – воскликнул Аттик, обнимая Непота, – как я рад, что ты изменил свое решение и все-таки захотел побывать на моем скромном празднике!

– Ты знаешь, Помпоний, я не любитель продолжительных возлияний и светской болтовни, – сказал Непот. – Мне гораздо приятнее усладить душу наедине с двумя-тремя друзьями, сидя в тишине таблина. Вот познакомься с нашим знаменитым Катуллом. Ты ведь все время в разъездах, неутомимый хлопотун, и я никак не мог представить тебе Гая.

– Прошу тебя, любезный Катулл, чувствовать себя в моем бедном доме так же свободно, как в своем собственном… – произнес Аттик с фальшивым смирением.

Катулл ожидал, что он начнет осыпать похвалами его стихи и предложит почитать что-нибудь перед гостями, но Аттик только с интересом взглянул на веронца и снова повернулся к Непоту.

– Твои мимы уже закончили представление? – смеясь, спросил Непот. – Прекрасно, значит, я избавлен от необходимости лицезреть их голые зады.

– Что делать, милый Корнелий! – вздохнул Аттик. – Меня и так называют сквалыгой. Пришлось в угоду развратным вкусам устраивать эту мерзкую пантомиму.

Он подозвал одного из снующих по комнатам рабов и сказал, чтобы поставили в триклинии еще одно ложе.

– Боги, как я забывчив! – воскликнул Аттик. – Ведь некоторые гости уже покинули мой дом, и в триклинии освободились места.

– Пожалуйста, Горгоний, – снова обратился хозяин к мгновенно подбежавшему рабу, – постели новые покрывала и поставь чистые чаши.

Аттик принялся рассказывать Непоту, о том, что в сенате партия оптиматов приобретает прежнее влияние.

– Я думаю, в Риме водворится наконец долгожданный мир. О Юпитер, разве не величайшим счастьем для государства было бы разумное согласие всех сословий римского народа!

Аттик прижал руки к груди с видом умиления и кроткой надежды. Он даже вытер правый глаз краешком вышитого платка.

Катулл невольно поглядел по сторонам: не слушает ли их кто-нибудь из сенаторов или магистратов? Речь Аттика, несомненно, снискала бы одобрение правителей государства.

– С твоим положением о единении римлян можно было бы поспорить, милый Помпоний… – сказал Непот. – Но ты прав в одном: народ не в состоянии мыслить самостоятельно. Ему необходимы готовые истины и привычные религиозные действа, одновременно и подбадривающие его, и подчиняющие его неустойчивую волю. Однако, пожалуй, прав и Варрон, в своем трактате разделивший богов на «di certi» и «di incerti» – на тех, о ком нам что-то известно, и на тех, о ком мы не знаем ничего, кроме названия…