Я исчезну во тьме. Дело об «Убийце из Золотого штата» - Мишель Макнамара

Я позвонила Юноше на следующий день после того, как оформила заказ на те самые запонки. И сообщила, что выбрала срочную доставку.

– В почтовую ячейку? – уточнил Юноша.

– Вообще-то нет, – призналась я. Абсурдный сценарий промелькнул у меня в голове: НСВ-ННО выставил запонки на продажу в магазине, где он по случайному совпадению имеет доступ к адресам покупателей; он наверняка заподозрит того, кто заплатил сорок долларов за срочную доставку восьмидолларовых запонок.

Я понимала, что лучше всего было бы передать эти запонки следователям по делу НСВ-ННО. Но я рисковала разозлить их своей непрошеной инициативой. Так совпало, что незадолго до этого я договорилась о своем первом интервью с Ларри Пулом из округа Ориндж. Я решила: если мне покажется, что интервью идет успешно, я все объясню и отдам ему крошечные золотые запонки в квадратном пакетике с застежкой.

Проблема заключалась в том, что перспектива встречи с Пулом внушала мне невероятную робость. Его называли неприступным и немного замкнутым. Я знала, что он расследовал это дело последние четырнадцать лет. Наряду с юристом Брюсом, братом потерпевшего Кита Харрингтона, Ларри Пул сыграл важную роль в принятии Положения 69 – закона о ДНК-дактилоскопии, нераскрытых преступлениях и защите невиновных, на основании которого в 2004 году в Калифорнии была создана база данных ДНК всех лиц, совершивших тяжкие преступления. Калифорнийское министерство юстиции в настоящее время располагает крупнейшим в стране действующим банком данных по ДНК.

Пул и Харрингтон считали, что, развивая базу данных ДНК, они обязательно захватят в ее сеть НСВ-ННО. Насколько я поняла, их разочарование, когда этого не произошло, было острым. Ларри Пул представлялся мне несгибаемым, бесстрастным копом в тускло освещенной комнате со стенами, увешанными фотороботами НСВ-ННО.

В вестибюле региональной лаборатории компьютерной криминалистики округа Ориндж меня дружелюбно и вместе с тем официально приветствовал мужчина в очках с тонкой оправой и в красной клетчатой рубашке. Мы устроились в конференц-зале. В тот день он был дежурным по лаборатории, и когда его коллеги заглядывали в зал и что-нибудь говорили ему, Пул отзывался кратким «вас понял».

Я нашла в нем вдумчивого и рассудительного собеседника, из тех, чья внешняя невозмутимость скрывает острую проницательность. Когда я познакомилась с Ларри Кромптоном, стало ясно, что отставной детектив принял слишком близко к сердцу свою неспособность раскрыть это дело. Кромптон признался, что мысли о нем не дают ему спать по ночам и он изводит себя вопросом: «Что я упустил?»

В Пуле не ощущалось таких душевных мучений. Поначалу я приняла их отсутствие за браваду. Но потом поняла, что это надежда. Конца его работе пока что не предвиделось.

Мы уже заканчивали разговор. Мысленно я отнесла его к числу людей, для которых правила на первом месте, и решила, что история с запонками ему не понравится. Но в конце концов поддалась искушению, сама не зная почему. Я вдруг заговорила быстро и сбивчиво, шаря в своем рюкзаке. Пул слушал, его лицо ничего не выражало. Я пододвинула к нему запонки. Он взял пакетик и внимательно осмотрел его.

– Это мне? – с непроницаемым видом осведомился он.

– Да, – ответила я.

Он позволил себе легчайший намек на улыбку.

– Кажется, я вас люблю, – сказал он.

К тому времени, когда я вернулась домой в Лос-Анджелес, Пул разыскал потерпевших и отправил им по электронной почте снимок запонок в высоком разрешении. Запонки изначально принадлежали покойному члену семьи, пострадавшие владели ими совсем недолго, прежде чем их украли. Моя находка действительно была похожа на те самые запонки, но пострадавшие осторожничали, понимая, что у них могло просто возникнуть «желание, чтобы запонки были теми самыми». Они обратились к старшим членам семьи, лучше знакомым с этой вещью. Через пару дней Пул позвонил мне, чтобы сообщить: запонки не те.

Я была разочарована, а Пул казался невозмутимым. «Я уже не прихожу в волнение так стремительно, как когда-то», – объяснил он мне при встрече. Десять лет назад, когда шок, вызванный сходством ДНК «Насильника с востока» и «Настоящего ночного охотника», был еще свеж в памяти, в распоряжении Пула имелись все ресурсы для расследования. Однажды вертолет управления шерифа округа Ориндж отправили в Санта-Барбару только для того, чтобы взять у подозреваемого образец ДНК для анализа. В то время этот подозреваемый находился под оперативным наблюдением. Затем Пул летал в Балтимор на эксгумацию трупа. Это было еще до 11 сентября, и он вспоминает, что фрагменты останков подозреваемого упаковали в его ручную кладь.

В конце концов средства, отпущенные на нераскрытое дело, иссякли. Следователи получили другие задания. А Пул стал с меньшей эмоциональностью воспринимать каждый новый поворот. Даже фоторобот НСВ-ННО, висящий над его столом, был выбран обдуманно: на нем подозреваемый в лыжной маске.

– Имеет ли он какую-нибудь ценность? – сказал Пул. – Нет. Но мы знаем, что он выглядел именно так.

Пул показал мне пачку писем, которые продолжает получать отовсюду: общественность снабжает его информацией, в числе которой – ксерокопия фотографии с чьих-то водительских прав с подписью «Это и есть НСВ-ННО». (Человек на фото слишком молод, чтобы считаться вероятным подозреваемым.)

За годы, по оценкам Пула, было проверено восемь тысяч подозреваемых; для нескольких сотен из них провели анализ ДНК. Для одного подозреваемого из южной части штата анализ ДНК провели дважды, так как в первый раз качество результата оказалось неудовлетворительным. Когда попадается особенно перспективный подозреваемый, сдержанная реакция Пула всегда одна и та же:

– Надо его исключить.

Несмотря на всю сдержанность, у Пула есть причины для оптимизма в связи с этим делом: почти все, кто испытал взлеты и падения в расследовании тайны НСВ-ННО, соглашаются, что в настоящее время маятник движется вверх.

Мною овладевала паника. Мы принимали у себя, как делали уже много лет, примерно дюжину взрослых и четверых детей в возрасте до десяти лет, а второй черновик моей статьи на семь тысяч слов следовало подготовить ко вторнику. Несколько дней назад я разослала мейлы с сигналом SOS – краткие и чистосердечные мольбы о помощи, надеясь, что их поймут. «Булочки к обеду. Сливочное масло». День благодарения всегда вызывал у меня ностальгию по Среднему Западу. Но на этот раз он выдался солнечный и необычно свежий, из тех осенних дней в Калифорнии, когда, сосредоточившись на сером кардигане подруги, куске тыквенного пирога во рту и обрывках реплик комментатора НФЛ в качестве звукового фона, можно забыть о бугенвиллеях и мокрых купальниках, развешанных на шезлонгах во дворе за домом, и представить себе, что живешь там, где смена времен года действительно происходит. Тем не менее я была сама не своя. Раздражительность нарастала. Я подняла больше шума, чем следовало, из-за слишком худосочной индейки, купленной Пэттоном. Когда мы расселись за столом и объявили, за что именно благодарны, я на миг забыла о праздниках, зажмурилась и загадала желание. После ужина дети завалились все вместе на диван, смотреть «Волшебника страны Оз». Я старалась не заглядывать в ту комнату. Маленькие дети – большие эмоции, а мои эмоции требовалось обуздать.