Мое непослушное сердце - Сьюзен Элизабет Филлипс

— Дьявол!

Незнакомец резво вскочил. Господи, настоящий великан, с плечами шириной с двенадцатирядное лос-анджелесское шоссе и мрачным грубоватым лицом типичного злодея из старого вестерна, в стиле «у меня есть способы заставить таких дамочек, как ты, развязать язык». Единственное, что несколько выбивалось из общей картины, — отсутствие щетины на квадратных челюстях. А волосы! Оживший кошмарный сон голливудских визажистов. Густые, седеющие на висках, а концы доходили едва не до плеч и при этом выглядели так, словно их отхватили ножом, который этот человек, вне всякого сомнения, таскал в сапоге. Правда, обут он был в потертые кроссовки. Толстые носки сбились у щиколоток. Темные глаза казались глубокими провалами на дочерна загорелом, зловеще-привлекательном лице.

Любой голливудский продюсер отдал бы левую руку за такого актера.

Вот какие мысли теснились в голове Лили, в то время как ей следовало прислушаться к одной-единственной: Беги!!!

Он шагнул к ней. Старая голубая джинсовая рубашка и шорты цвета хаки не скрывали мускулистых рук и ног, покрытых пушком темных волос.

— Знаете, сколько времени у меня ушло на то, чтобы поставить стул именно так?

Лили опасливо попятилась.

— По-моему, у вас слишком его много. Я имею в виду свободное время.

— Упражняетесь в остроумии?

— О нет, — пробормотала она, продолжая отступать. — Определенно нет.

— Развлекаетесь? По-вашему, это очень забавно — испортить работу целого дня?

— Работу?

Его брови угрожающе сошлись на переносице.

— Чем вы занимаетесь?

— Занимаюсь?

— Стойте смирно, черт бы вас побрал, и перестаньте трястись!

— Я не трясусь!

— Ради Бога! Я ничего плохого вам не сделаю.

Тихо ворча, он вернулся туда, где сидел, и поднял что-то с земли. Она воспользовалась передышкой, чтобы подобраться ближе к тропинке.

— Я велел вам не двигаться!

Он держал нечто вроде блокнота и оттого больше казался не опасным, а просто невероятно грубым. Лили окинула его хорошо отработанным взглядом оскорбленной голливудской королевы.

— Похоже, кое-кто забыл о хороших манерах.

— Пустая трата энергии. Я искал уединения. Неужели это такая роскошь?

— Конечно, нет. Я ухожу.

— Туда! — Он сердито ткнул пальцем в сторону ручья.

— Простите?

— Сядьте там.

Страх прошел, осталось лишь легкое раздражение.

— Не стоит, пожалуй. Извините, я спешу.

— Повторяю, вы испортили мне день. Имейте по крайней мере совесть и попробуйте загладить свои грехи. Посидите смирно час-другой.

Лили внезапно сообразила, что он художник.

— Почему бы мне просто не убраться отсюда?

— Кому я сказал!

— Вас никто не учил вежливости?

— Мне некогда заниматься пустяками. Сядьте на тот валун, лицом к солнцу.

— Спасибо, но я не загораю. Это вредно для кожи.

— Хоть бы раз в жизни встретить красивую женщину, не склонную суетиться.

— Ценю ваш комплимент, — сухо заметила Лили, — но я была достойна этой оценки добрых десять лет и сорок фунтов назад.

— Не мелите чушь.

Незнакомец выхватил карандаш из кармана рубашки и стал набрасывать что-то на бумаге, не удостоив ее ни единым словом и не позаботившись сесть на маленький походный стульчик, который она заметила чуть поодаль.

— Поднимите подбородок. Господи, вы и в самом деле прекрасны! — бросил наконец он совершенно равнодушно.

Ей ничуть не польстила похвала, и она едва не выпалила, что ему стоило бы увидеть ее в расцвете лет.

— И все же, — усмехнулась она, чтобы позлить его, — я не собираюсь долго стоять на солнце.

Карандаш продолжал летать над этюдником.

— Не люблю, когда модели болтают во время работы.

— Я не ваша модель.

Когда она собиралась отвернуться и уйти, он сунул карандаш в карман.

— Разве я могу сосредоточиться, если вы не в состоянии и секунды постоять спокойно?

— Прошу зарубить на носу: мне все равно, сосредоточенны вы или нет.

Мужчина грозно нахмурился, и у Лили появилось отчетливое ощущение, что он пытается решить, стоит ли заставить ее остаться. Наконец он кивнул:

— В таком случае встретимся здесь завтра утром. Скажем, часиков в семь. Солнце не успеет подняться высоко, и вы не загорите.

Ей вдруг стало смешно.

— Почему не в половине седьмого?

— Вы надо мной издеваетесь, — догадался он.

— Вижу, вы не просто грубиян, а грубиян проницательный. Потрясающее сочетание. Просто невозможно устоять.

— Я заплачу вам.

— Вряд ли я вам по карману.

— А вот в этом позвольте усомниться.

Лили усмехнулась и ступила на дорожку.

— Вы знаете, кто я? — окликнул он.

Лили оглянулась:

— А я должна это знать?

— Я Лайам Дженнер, черт возьми!

Лили едва не ахнула, Лайам Джепнер! Сэлинджер американских художников. Иисусе, что он здесь делает?

Дженнер, очевидно, понял, что ей известно его имя, и самодовольно ухмыльнулся.

— В таком случае договорились на семь?

— Я… — «Лайам Дженнер!» — Я подумаю.

— Вот именно, подумайте.

Что за несносный тип! Да он оказал миру величайшее одолжение, став отшельником, — перестал давить на нервы ни в чем не повинным людям! Но все же…

Лайам Дженнер, один из самых известных американских художников, просил ее позировать ему. Ах, если бы сбросить тридцать лет! Снова быть двадцатилетней и красивой!

Дафна отложила молоток и отскочила, чтобы полюбоваться табличкой, прибитой к входной двери. На табличке большими красными буквами было выведено:

БАРСУКАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН

Она сама написала ее этим утром.

Одинокий день Дафны

— Встань на табурет и посмотри, что там на верхней полке! — крикнул Кевин из кладовой. — Я хочу убрать с дороги эти коробки.

Как только они вернулись из города, Кевин с помощью Эми начал составлять список продуктовых запасов. Последние десять минут девушка переводила любопытный взгляд с кладовой, где работал хозяин, на кухонный стол, где трудилась Молли, и наконец, не выдержав, выпалила: