Пленница страсти. Беркут и ласточка - Агата Санлайт

Даже мать так на него не действовала. Да никто в жизни Беркута! Никогда! Ни при каких обстоятельствах! Даже если его жизнь от этого зависела!

Как Беркут и ожидал, Алексей отчитывался об удачно завершенном деле.

Борислав ударил кулаком в стену, а потом еще пару раз, до боли, до ощущения, что костяшки крошатся. И торопливо вышел в соседнюю комнату.

Прислонил пылающий лоб к окну и дышал, дышал, дышал.

Беркут понимал: скажи он сейчас ласточке, что ее враги обезврежены – она же будет на седьмом небе.

Но и улетит в это седьмое небо – только лови и жди возвращения.

А четвертый пункт их договора, который Беркут никогда не посмел бы нарушить – четко ограничивал его в действиях.

Только она сама могла пойти навстречу.

А ждать этой милости от природы Беркут оказался не в силах.

Он еще немного постоял, глядя как серый день окончательно сдается сумеркам вечера.

Услышал писк и вышел на улицу.

Из гнезда на крыше свалились птенцы совы. Этих краснокнижников раздавал Ярослав Оленев и они успешно гнездились по всему поселку.

Беркут взял себе пожарную лестницу, осторожно поднял беспомощных птенцов и полез с ними наверх.

Положил на место, куда тотчас приземлилась взволнованная мамаша. Зыркнула. Мол, заклюю, если не уйдешь.

Беркут спустился вниз и едва не столкнулся с Алей. Она, запрокинув голову, наблюдала за счастливым птичьим семейством.

– Да ты прямо добрый самаритянин! – не без восхищения, но и не без ерничества сказала она. – А можно вопрос?

– Давай.

Беркут придержал Алю за талию, словно страховал, чтобы снова не налетела на него или на лестницу.

Хотя, на самом деле, ужасно хотел ее заграбастать.

– Почему ты не попросил водителя или охранника это сделать?

– Потому, что я не белоручка. И многое делаю сам. Думал, ты уже убедилась…

Ответ ей заметно понравился. А еще понравился ответ тела Беркута, который томился без удовлетворения этой женщиной уже почти целые сутки.

– Я почувствовала…

Двусмысленно ответила она.

Беркут поднял Алю на руки и вошел в дом с другого крыльца. Сразу к лестнице в свои апартаменты.

– Так вот зачем тебе нужны два входа! – воскликнула она, радуясь пониманию.

Но Беркуту было уже не до умозаключений.

Он преодолел несколько лестничных проемов в два счета и уложил Алю к себе на постель. Почему-то сейчас ему было важно – чтобы все произошло в его комнате, именно на его, собственной кровати.

Хотя еще вчера, в бассейне, все это не имело значения. Только она. Только ее согласие.

– Ты такой сильный и спортивный… – восхищенный возглас с придыханием приятно пощекотал нервы. Беркут чуть не заурчал как какой-нибудь безумный котяра.

И первым делом раздел свою женщину.

Свою, мать твою! Как бы ни сопротивлялась!

Она позволила снять с себя все. Не помогала. Но и не противилась.

Наблюдала за тем, как Беркут возится с застежкой бюстгальтера, стараясь не порвать его. А потом рывком стаскивает трусики.

Она была невероятна в костюме Евы со сверкающим колье на шее. Век бы смотрел. Вообще не позволял бы одеваться. Зачем портить красоту этими тряпками?

Да, он домостроевец! Да, шовинист!

Голая и в его спальне ласточка Беркута более чем устроила бы. Даже не нужно ей ни работать, ни что-то делать, ни куда-то выходить. Разве что с ним, на приемы.

Рядом, всегда близко. Чтобы никто не позарился. Иначе ведь убьет. Ну правда!

Беркут торопливо стянул одежду, не обращая внимания ни на треск футболки, ни на визг молнии на джинсах. Сбросил боксеры.

На секунду он вдруг замешкался. Словно давал Але возможность отказаться или оценить себя. Беркут не знал. Она смотрела на его обнаженное тело широко распахнутыми глазами и потом резюмировала.

– А ты горячий мужчина! Мы еще не поцеловались, а ты уже готов?

Беркут усмехнулся, ощущая, как словно током бьет от солнечного сплетения и все внизу живота стягивается узлами. Так и хочется избавиться от этой тяжести, жара, напряжения…

– Я был готов гораздо раньше. Как только взял тебя на руки, – слова вылетали изо рта сами. Беркут не думал – говорил и действовал. Так как привык, как требовала его натура.

Навис сверху, над Алей на руках и впился поцелуем в ее губы. Тягучим, ненасытным, требовательным. Начал сминать нежный, мягкий ротик своей женщины. Смаковать каждое движение.

И как можно ее отпустить? Да никак. Просто нельзя!

Сбивчивое дыхание Али смешивалось с бешеным пыхтением Беркута. А он так завелся, что уже не чувствовал разницы между ее воздухом и своим. Даже не так! Он ею дышал!

С неохотой оторвавшись от лакомых губ, Беркут принялся целовать Алю везде. Не думая, просто касаться губами всех ее идеальных частей тела. Пока ласточка тихо постанывала, зарывалась пальцами в волосы Борислава. Хотела! Да, мать твою! Она хотела его!

Беркут сорвался где-то возле живота Али. Натянул ее на себя, вошел и принялся двигаться.

Он и сам не понимал, когда это секс стал таким изматывающе-необходимым, жгуче-острым и совершенно безумным. В голове шумело и Беркуту нужно было только тело Али. Только она: узкая, теплая, влажная. Только ее губы и ее руки, которые бродили по спине, и вдруг сжимали ягодицы Беркута. В эти мгновения, кажется, он совсем терял голову, а вместе с ней – терпение и самоконтроль. Вбивался так, будто это в последний раз в жизни и изливался раз за разом…

Беркут еще никогда ничего подобного не испытывал во время удовлетворения естественной мужской потребности.

Раньше это было как помочиться. Приспичило – сходил, удовлетворился.

А теперь… теперь была она… Ее тело, с которым не хочется, ну просто невозможно расстаться. Ее тепло и ее притяжение. Такое что аж зубы сводило от желания и возбуждения.

После безумного страстного марафона они бессильно растеклись по кровати. Беркут положил локоть под голову и настойчиво притянул Алю к себе. Она не противилась. Перевернулась на живот и, приподняв ножки, задумчиво водила по прессу Беркута тонкими пальчиками.

А Борислав любовался ей и пропитывался этим ощущением. Ее близостью. И тем, что она открывалась ему.

Взгляд Беркута цеплялся за стопы Али. Он таких у взрослых женщин еще не видел. Да что там у взрослых! Даже у юных! Высокий балетный подъем, аккуратные пальчики. Никаких тебе уродливых костяшек, плоскостопия или чего-то еще. Идеальные… Она вся была идеальной. Для Беркута. И для его мира.

Наверное, ему нужно было что-то сказать. Но слова почему-то не находились. Мысли шарахались из стороны в сторону. Эмоции метались как на качелях.