Стрелок. Несостоявшийся граф - Иван Оченков

– И все это по вине нескольких утырков, ничего не знающих и не умеющих, но готовых ради своих гребаных идей убивать направо и налево?

– Пожалуй, вы верно сформулировали.

– Я могу вам помочь.

– Каким образом?

– Точно так же, как я спас императора, – усмехнулся Будищев и, видя, что министр его не понял, пояснил: – С помощью револьвера.

– Постойте, – изумился подобной непосредственности граф. – Я не ослышался, вы предлагаете бессудную расправу?

– Да.

– Нет. Я не могу на это пойти! Если вам известно, где скрываются заговорщики, то ваш долг сообщить мне об этом. Я немедля пошлю туда жандармов, их арестуют и осудят, как это и должно быть в цивилизованном европейском государстве!

– Видите ли, Михаил Тариэлович, – помялся Дмитрий. – Я еще не знаю, где они.

– Тогда о чем мы разговариваем?

– Но могу узнать.

– И как же?

– С помощью одной женщины, которая сидит в Петропавловской крепости.

– Вы, верно, о некоей Гесе Барнес, выдававшей себя за Гедвигу Берг? – проявил осведомленность министр.

– Верно.

– Насколько мне известно, она отказалась сотрудничать со следствием.

– Она иногда бывает упряма, – кивнул Дмитрий.

– Но вы уверены, что вам удастся убедить ее предать своих сообщников?

– Да.

– Даже не знаю, мне кажется, она слишком закоренелая преступница!

– Михаил Тариэлович, вы хотите обезвредить террористов?

– Конечно!

– Тогда дайте мне свободу действия.

– Что вы имеете в виду?

– Нечто вроде охранной грамоты. Типа, все, что совершил податель сего, сделано по моему приказу и на благо государства. И приказ о всемерном содействии.

– Дюма начитались?

– Нет. Вспомнил документ, который вы дали Ковалькову.

– Ну, хорошо, положим, вы меня убедили. Что вы собираетесь предложить своей бывшей любовнице?

– Свободу и возможность покинуть Россию.

– Что?! Я никогда на это не пойду!

– Михаил Тариэлович, – вздохнул Будищев, – обещаю, что Геся Барнес покинет пределы Российской империи и больше никогда и никого здесь не потревожит. В сущности, вся ее вина лишь в том, что она восторженная дура. Геся ведь ни в кого не стреляла, не бросалась бомбами. Даже прокламаций не распространяла.

– Да-да, всего лишь скрывала государственного преступника. К слову, в вашей с ней квартире!

– Я же говорю, дура. Но с ее помощью мы можем прихлопнуть остальных.

На лице Лорис-Меликова промелькнула целая гамма чувств, от недоверия до надежды, после чего он наклонился к своему гостю и вкрадчиво спросил:

– А для чего это вам?

– Я хочу отомстить.

– Но за что?

– Вам наверняка доложили, что от бомбы террориста пострадал мальчик. Его звали Семка и он был моим воспитанником… да что там, почти сыном. Несколько часов назад он скончался от ран.

– Сочувствую вашей утрате, но все же…

– Выше высокопревосходительство, – отчеканил, глядя ему в глаза, Будищев. – Я все равно убью этих людей. Всех до одного. С вашей помощью или без. Просто с нею будет быстрее. Решать вам.

* * *

Из-за близости к морю в Петербурге всегда сыро. Даже когда царит летний зной или лютый мороз, в воздухе достаточно влажности, чтобы сделать жизнь обитателей столицы невыносимой. Но сегодня этот воздух показался Гесе таким опьяняюще свежим, что она, казалось, не сможет им надышаться. В это хмурое утро ей все казалось не таким мрачным и серым, в особенности после того, как за спиной с противным глухим лязгом закрылись обитые железом тяжелые двери тюрьмы.

Да, сегодня ее выпустили на свободу, притом совершенно не объясняя причин. Просто велели собираться, потом подвели к выходу и выставили вон, как выставляют надоевшую собаку из дома или несостоятельного клиента из трактира. Разве что обошлись без пинка.

– Доброго здоровьичка, Гедвига Генриховна, – с явным сочувствием в голосе пригласил ее кучер стоявшей неподалеку кареты, в котором она не без удивления признала Шматова. – Садитесь, пожалуйста.

За время, что они не виделись, ее бывший пациент почти не изменился, разве что одеваться стал лучше. Но добрый и немного наивный взгляд серых глаз остался таким же. Только смотрели они не из-под солдатского кепи или деревенского треуха.

– Здравствуй, Федя, – отозвалась Геся, немного настороженно взирая на богатый кафтан и меховую шапку старого знакомого. – Ты как здесь оказался?

Появление Шматова конечно же не было случайностью. Значит, где-то совсем рядом находится Будищев, и, возможно, ее злоключения вовсе не закончились, но… все равно она на свободе. А дальше будь что будет!

– Да вот, ехал мимо, – улыбнулся во весь рот парень. – Вы садитесь, а то холодно нынче.

На улице и впрямь было зябко, а потому девушка не стала более чиниться и послушно села в экипаж, да и идти ей, собственно говоря, было некуда. Как ни странно, Дмитрия внутри не оказалось, а ехать пришлось долго.

– Где мы? – удивленно спросила она, выбравшись из кареты наружу, на какой-то почти деревенской улочке, застроенной простыми деревянными домами.

– За городом, Гедвига Генриховна. От квартиры-то вам прежние хозяева отказали, а тут и крыша над головой, и банька натоплена. Вам сейчас после острога-то банька самое то!

Тут Шматов не ошибся, если ей и хотелось чего-то в заточении, так это помыться по-человечески. Не ежась от холода в не протопленном помещении, не экономя воду в шайке и не толкаясь и ссорясь с другими узницами, как в пересыльной тюрьме.

Горячая вода каждой каплей, казалось, снимала с ее тела все тяготы и злоключения последних месяцев, а что не получалось смыть ей, безжалостно сдиралось жесткой мочалкой. Потом пришла очередь густых и длинных волос. В последнее время они изрядно поредели и потускнели, но все же их удалось привести, как говорила мама, в божий вид. Мама… Да, когда-то у нее была любящая семья. Отца она не помнила, но мама и брат… как давно это было.

Еще одним приятным сюрпризом стало чистое белье и халат, оказавшиеся в предбаннике. И то и другое принадлежало ей, это она сразу поняла. Значит, вещи из квартиры. Но затхлого запаха не было. Стало быть, за ними кто-то следил.

– Кушать будете? – встретил ее улыбающийся Федор.

На столе рядком стояли миски с разной одуряюще пахнущей снедью. Вареная картошка с простоквашей. Печеная рыба. Квашеная капуста с огурчиками. Домашний хлеб. Блюда, конечно, были самые простые, можно даже сказать крестьянские, но после неизменного габер-супа[43] угощение казалось царским. В иное время Геся, возможно, проявила бы выдержку, но…