Между ангелом и бесом - Ирина Боброва

Аполлон выстрелил.

Большой камень угодил счастливому отцу точно между глаз. Черт рухнул вниз, в рукотворную воронку, а колдун на ковре-самолете влетел в гостеприимно распахнутое окно.

Башня исчезла.

Когда Гуча наконец-то выбрался из ямы, то на том месте, где он только что видел своего сына, лишь ветер закручивал в спирали песок.

Под оба глаза поползли синяки, а на лбу стремительно выросла шишка. Гуча осторожно потрогал ее рукой и, рухнув на колени, простонал:

— Аполлоша, что ж ты папку… родного папку — и камнем! Папку — из рогатки! Поймаю — обязательно дам ремня, сынок!

— Поймай сначала! — послышался звонкий голосок.

— Поймаю, сынок, обязательно поймаю и покажу, что такое родительская любовь! — прокричал черт в пустоту, но ответа так и не дождался.

В синем небе появилась темная точка. Она быстро приблизилась, превращаясь в метлу с оседлавшей ее сухонькой фигуркой.

— Приятно увидеть вас вновь, Чингачгук Эфроимович! — пропела ведьма, опустившись пониже, но не приземляясь. — Вижу, вы только что познакомились с сыном?

— И мне приятно увидеть вас вновь, Гризелла Бенесафуиловна! — передразнил ее Гуча, так же гаденько улыбаясь в ответ. — А разве ваше знакомство с моим сыном прошло как-то иначе?

— Ох, я не говори, — помрачнела ведьма. — Этот фулюган до припадка доведет!

— И тебе досадил? — улыбнулся черт.

— Досалил, поросенок, — вздохнула Гризелла. — Он как-то раз в мою избу забрался, а меня, как раз дома не было. А изба у меня, как ты знаешь, не простая, а на курьих ножках.

— И что?

— И то, что устроил, паршивец, скачки с препятствиями, будто это не изба, а боевой конь! И не смейся!!! Не смейся, говорю? Не рысак она, а жилище! Прихожу домой, а избушка уже копыта откинула — лежит на боку, курьи ножки по сторонам разбросала и не дышит. Ох!

— А дальше что?

— А что дальше? Ничего. Аполлоше тогда года три было, совсем малец. Стоит рядом, тянет избу за ногу и так жа-а-лобно просит: «Ну, лошадка, ну вставай, пожалуйста, еще поиграем!» Меня аж слеза прошибла. Стою, дура дурой, и не знаю, то ли всыпать озорнику, то ли приласкать его.

— Да, не позавидуешь тебе, — посочувствовал Гуча.

— И не говори. — Ведьма утерла несуществующую слезинку и махнула рукой, — Ладно, чего сейчас говорить, тем более что Непобедимая мне такие хоромы отстроила! А изба все равно была старая. Сама удивлялась, как она продержалась столько, все голову ломала, где жить буду, когда ей конец придет!

— И здесь ты внакладе не осталась? — изумился папаша озорника.

— Не осталась, — согласилась Гризелла. — Хороший мальчик, как это я сама не додумалась его раньше пригласить, столько лет от сквозняков страдала. Что ты-то делать теперь будешь?

— Не знаю. Ума не приложу, где эту башню искать.

— Садись на метлу, до Амината подброшу, — предложила старуха. — Он хоть и самогонщик, но голова у него варит что надо. Да и башня все ж таки его, должен же он знать, как ее приманить!

— А что, дело говоришь, — согласился черт и устроился на метле позади бабки.

— Поехали, — скомандовала ведьма, и самый неудобный летательный аппарат, покачиваясь от перегрузки, стал набирать высоту.

Промелькнули внизу аккуратные квадратики полей, остались позади чистенькие поселки Рубельштадта, впереди выросли горы, за которыми находился Последний Приют.

Гризелла приземлилась на полянке недалеко от жилища отшельника.

— Удачи тебе, — пожелала она, — а за парней не кивай, я присмотрю за ними.

— Спасибо, Гризелла. — Гуча отвесил старухе поклон. — И что бы мы делали без твоей доброты?

— Ну, это ты загнул! — возмутилась ведьма и показала черту фигу. — Вот тебе, а не доброта! Злая я, злая!!! Я вам за все счет предъявлю, и не дай вам бог не оплатить!

— Оплатим, Гризеллочка, с удовольствием оплатим! — прокричал вслед улетающей ведьме черт.

Знакомая тропинка привела путника к зарослям кустарника, за которыми, как он помнил по прошлому посещению, находилась избушка волшебника Амината. С той стороны доносились странные звуки. Гуча прислушался — не то звериный вой, не то человеческие вопли. Он прибавил шаг, потом перешел на бег, миновал кустарник и вылетел на полянку. И обомлел. Более того, от неожиданности он потерял дар речи!

На знакомом крылечке сидели старый отшельник и… Альберт Иванович Полухайкин, бывший первый новый русский города Зелепупинска, а ныне — будущий король Талоны. Перед ними стояла большая бутыль с фирменной розовой бурдой, рядом — настоящие граненые стаканы. Собутыльники сидели, обнявшись, и пели что-то совершенно невразумительное очень напоминающее волчий вой.

К мускулистой руке Полухайкина была привязана веревка, другой конец которой уходил куда-то вверх.

Гуча посмотрел, куда именно, и… остолбенел — второй раз подряд! На веревке, словно воздушный шарик, болтался совершенно невесомый трактирщик Джулиус. Он рвался улететь, но прочные узлы удерживали его на месте. В руке трактирщик держал пивную кружку, к ручке которой был привязан шелковый шнур. Джулиус время от времени опускал кружку вниз, и Альберт щедро наливал из бутыли. Трактирщик осторожно поднимал выпивку вверх, так же осторожно выпивал и закусывал чем-то, что он вытаскивал из кармана коричневых кожаных штанов.

— Еще по одной? — спросил наследник престола, прекратив пение.

— Угу, — согласно кивнул Аминат.

Джулиус ничего не сказал, он просто снова опустил вниз кружку.

Альберт налил спиртного и заорал:

— Вира!

Посуда поднялась вверх.

— Ну, за летную погоду, — сказал Аминат.

— За нее, — согласился Полухайкин.

Они выпили. Отшельник поднес к носу кончик бороды, шумно понюхал и крякнул.

— А ты прав, — сказал он, — занюхивать, оно как-то приятнее, чем закусывать. Удовольствия больше!

— Ты не бородой занюхивай, а рукавом, — поучал старика наследник престола. Он сменил растянутую футболку на национальную королевскую одежду — благородный бархатный сюртук и короткие шаровары. Пышные буфы на рукавах делали его плечи еще шире, а из-за высокого стоячего воротника шея пропадала совсем. Зато голова в этом костюме казалась идеально квадратной. Полухайкин тоже занюхал выпитое и крикнул:

— Джулиус, как ты там?

— Басенька, за что? — донеслось сверху. — Я же хотел как лучше, а получилось как всегда!

Гуча снова взглянул на трактирщика. Тот и вправду напоминал воздушный — такой маленький, кругленький и на ниточке. Большое красное лицо несчастного мужа Басеньки выражало одноименно и возмущение, и испуг, и растерянность. А еще трактирщик, привыкший к слабенькому пиву, был в стельку пьян.