Хищная книга - Мариус Брилл

Этими словами он вверг в окончательный умственный ступор Миранду, трепыхавшуюся на острие неразрешимой проблемы. Что он хотел этим сказать? Что приступает сразу к делу, не обременяя себя такими условностями, как кофе? К этим делам. К сексу. Или он просто говорит, что не ждет от нее приглашения зайти? И так уже было тяжко, а он сделал все в десять раз хуже. Это был не ответ на ее вопрос, это был удар, от которого Миранда поплыла.

Кофе? Или секс?

— У меня есть чай, — произнесла Миранда, слабо барахтаясь в глубинах его взгляда. — Но только «Лапсанг сушонг», и молока, наверно, не осталось.

Абсолютно беспомощная в борьбе с этим могучим течением, Миранда уже не могла остановиться или хотя бы замедлить свой монолог; ее несло:

— Но, может быть, все в порядке, я только вчера ставила его в холодильник, но я пойму, если вы захотите уйти, ведь я знаю, что это звучит не слишком заманчиво, но не думаю, что мы на самом деле говорим о чае или кофе, или, может быть, мы, может быть, вы откажетесь, ну, от чая, но хотите зайти выпить кофе, нет, не в том смысле, что вы отчаянно хотите зайти, а «от чая, но…» — С судорожным вздохом Миранда вынырнула из затягивающего истерического смешка. — Понимаете, я не обижусь, если вы зайдете действительно выпить кофе или чаю, нет, вы можете просто зайти, мы можем просто посидеть за чашечкой горячего секса.

Хотя дальнейшее можно назвать гробовым молчанием, фактически это было просто отсутствие злорадного захлебывающегося смеха, естественного, когда кто-нибудь оконфузится до такой степени. В который раз за день. Фердинанд был слишком осторожен, чтобы опять рассмеяться, таксист был слишком озабочен вопросом чаевых, а Миранда слишком остро ощутила металлический привкус замка, на который ей необходимо закрыть рот.

— Кофе, — отчаянно поправилась Миранда. — Я хотела сказать «кофе», просто я думала о другом и…

Миранда утонула в омуте молчания, заставив свои последние слова повиснуть, как следовало бы повесить ее самое. Если самоуважение имеет инстинкт самосохранения, это было последним стоном в его агонии. Все. Отбой.

— Благодарю вас, — сказала она быстро, вежливо и, как она надеялась, непринужденно. — Вечер был замечательный. До свиданья.

И со всем достоинством надутой оперной дивы Миранда нащупала ручку и вышла из такси. Захлопнув дверцу, она стояла и смотрела на него. И тут, видимо вспомнив метро этим утром, она дохнула на стекло и пальцем написала свой номер. Такси, газанув, уехало, а она смотрела вслед, все еще слишком ошеломленная, чтобы задуматься, правильно ли она поступила. Лишь через несколько секунд она поняла, что стоит по колено в луже, которой и Дед Мороз не страшен.

* * *

— И тогда, — рыдала Мерсия, не стесняясь размывающих румяна слез, — он меня бросил.

К этому времени Флирт уже сидел за столом рядом с ней, обнимая ее за вздрагивающие плечи. Мерсия ухватилась за его ладонь.

— Спасибо, спасибо. Ты такой ласковый, Мэтью.

— Он не стоит того, чтобы о нем плакать. Ни один мужчина этого не стоит.

Предает даже свой собственный пол, подумала Мерсия. Есть ли предел, ниже которого не мог бы пасть мужчина? Предает своего же собрата. Они мне отвратительны. Они мне всегда будут отвратительны.

Но Мерсия не просто так обкатывала свою программу свыше пяти лет. Она знала, что завтра будут цветы, доставленные на Второй этаж. Потом объятья, а еще позже — признание, что он ее любит. И вот тогда. Ладно, это вопрос, насколько высоко она захочет вознести его, что целиком зависит от того, в насколько глубокую лужу она захочет его посадить. Она посмотрела в его большие, искренние, заботливые глаза. В очень большую, огромную, подумала она, гладя его по руке, в настоящую выгребную яму. Такая у любви формула. Это же бред, что люди до сих пор бредят ею.

* * *

К концу вечера Перегноуз уже не мог оторвать взгляда от Флирта. Барри оказался совершенно бесполезным в отношении другой нужной информации. Собственно, он уже казался Перегноузу чересчур фамильярным. Он ежеминутно стремился продемонстрировать полное отсутствие культуры с помощью своего практически непостижимого просторечного говора. И все-таки даже это его бессознательное почесывание задницы было таким ребяческим, таким грубым, таким очаровательным.

— Мы больше не Соединенное Королевство, мы живем в разваливающейся стране. Уэльс и Шотландия готовы отколоться, а проблема Англии, проблема Англии в том, что в ней нет национальной идеи. Именно поэтому мы больше не великая мировая держава, мы развалили империю. Вот возьмем косоглазых или лягушатников, или макаронников, или колбасников, даже янки и пакистанов. Что есть у них, чего нет у нас? Сказать вам? — Перегноуз не проявил даже слабого интереса, но Барри все равно продолжал: — Обеды на дом. У всех у них заведения с обедами на дом в любом цивилизованном уголке мира. Сегодня это посольства и консульства. Забудьте о своей дипломатии, мы судим о других странах, когда заходим в фаст-фуд. Понимаете, у всех есть национальные блюда. У них есть пицца и франкфуртеры, и гамбургеры, и карри. Есть даже улитки и пелла[17]. У шотландцев есть их хаггис, а у ирландцев — картошка. Поэтому нам, поймите, нам необходимо, чтобы во всех остальных странах был кусочек Англии. А, я слышу, вы спрашиваете, чем плоха скромная рыба с жареным картофелем? — Разумеется, Барри не мог такого слышать, потому что Перегноуз успешно его игнорировал, разглядывая Флирта. — Они не английские, они британские. Нет, нам нужно блюдо, исполненное нашей национальной гордости, которое заявляло бы об Англии, о футболе и лаггере, о доблести воинства света, о двух мировых войнах и мировом кубке. Нам нужен благородный кулинарный символ, которого нет больше ни у кого. Нам необходим заливной угорь.

Перегноуз разглядывал Флирта и листал свой мысленный альбом с лицами. Мысленно же он начал Флирта раздевать, точнее, снимать с него бинт. Виток за витком разворачивая этот тюрбан, Питер понемногу вспоминал, когда он видел Флирта. В такси. Сегодня утром. Последний покров упал, Флирт предстал с обнаженной головой, в точности таким, каким он был виден в окошко такси, когда выхватил книгу у Питера прямо из рук. Это он. Тот самый человек, из-за которого начались все неприятности. Закипевшая кровь бросилась Питеру в голову, застучала в висках, и весь его холодный интеллектуализм, гордость за разум, побеждающий грубую силу, боязнь связываться с физически превосходящим противником внезапно его покинули. Он поднялся и, нацелившись пальцем на Флирта, громко выпалил, как будто само это слово было пулей возмездия:

— Вы!

Поскольку обращение прозвучало не слишком конкретно, нет ничего удивительного, что оглянулась вся публика в баре. А когда присутствующие поняли, что «вы» на этот раз относится не к ним, они уселись поудобнее, чтобы понаблюдать за стремительно приближающейся к кульминации драмой в качестве, слава богу, безучастных зрителей. Не исключено, что будет и драка.

— Как вы посмели! — Питер пробивался вперед сквозь разношерстную флотилию столов и стульев. Его душила слепая ярость. Лицо раскраснелось, а на лбу пульсировала сеточка вздувшихся вен. — Где книга?