Возвращение - Дзиро Осараги

Кёго не был сентиментальным человеком. Почти всю свою жизнь он должен был полагаться только на самого себя и смог выжить лишь благодаря своему сильному характеру. Казалось, что его не должно беспокоить будущее Японии и не было особых причин проявлять интерес к тому, что думает послевоенное молодое поколение о прошлом своей страны.

Кёго радовался, когда во время своих прогулок по Киото, он постоянно наталкивался на магазины, в которых продавались антикварная мебель и произведения искусства, и он тогда ещё не воспринимал серьёзно, что многие семьи продавали свои ценные вещи для того, чтобы выжить. На основе своего европейского опыта он просто знал, что в городах, где много антикварных магазинов, жители тосковали по своему прошлому, и в их сердцах оставалось место для бережного отношения к вещам, которые могли погибнуть.

Иногда он встречал антикварные лавочки в бедных кварталах Киото, расположенные в средневековых домах, со старыми, выцветшими занавесками у входа и плохим освещением внутри и удивлялся, бывают ли в них вообще покупатели. Они не могли привлечь к себе туристов, ибо в этих районах большинство зданий были похожи на складские помещения, и вся их торговля, вероятно, ограничивалась жителями самого Киото. И они даже не выглядели как магазины по продаже предметов искусства, и выставленные в них жаровни, вазы, столики и всякий старый хлам, казалось, использовались в домашнем хозяйстве владельцев.

У Кёго не было своего дома, и ему ничего не было нужно в этих магазинах, но иногда он, повинуясь какому-то туманному импульсу, заходил внутрь, и ему навстречу выходил хозяин, которым оказывался не какой-либо старик, потерявший связь с современным миром, а молодой человек в фартуке с бледным лицом, которое свидетельствовало о том, что он редко покидал свою лавку. И если Кёго начинал внимательно рассматривать раскрашенное керамическое блюдо, к нему подходил хозяин и, чтобы вызвать его интерес, начинал рассказывать, из каких мест эта керамика, и насколько давно она была изготовлена. Кёго знал мало об этих вещах, но владелец обращался с ним так, как будто он, естественно, знал всё об изделиях из керамики.

Только вернувшись в Японию после своей продолжительной жизни в Европе, Кёго мог осознать, насколько скромно и бедно жили японцы на протяжении столетий. Конечно, война породила экстремальную бедность, но японский народ никогда не знал роскоши за всю свою многовековую историю. Это можно понять, если посмотреть на сооружения, которые символизировали собой достоинство и великолепие Японии, как, например, храмы Западной столицы Нары. Храм Феникс в Удзи был так же красив в своём классическом стиле, но на тех, кто видел огромные соборы Запада, он производил довольно скромное впечатление. И если учесть, что в то время японцы щедро тратили огромные средства на строительство своих храмов, то можно себе представить, как мало было возможностей у простых людей удовлетворять свои потребности в повседневной жизни. Замки феодального периода, несомненно, выглядят величественно, но они вынуждают ещё более остро чувствовать, насколько скромно и бедно были вынуждены жить обычные люди, на которых покоилась вся система. Чтобы найти подтверждение этому, не надо забираться на самые окраины города, а достаточно взглянуть на старые дома в самом Киото, в которые едва ли проникали лучи солнца и которые были построены настолько тесно друг к другу, что их разделяла только единственная стена.

Кёго считал, что, именно благодаря своей бедности, японцы открыли мир красоты, недоступный для европейцев. Они были лишены роскоши удовлетворения своих человеческих желаний, и поэтому были вынуждены отказаться от них и, оставаясь бедными, нашли способ получать наслаждение от жизни. Кёго стал чересчур европейцем, чтобы глубоко оценить красоту старых чайных домиков. Но ему нравились покрытый мхом сад храма Сайходзи и сад из камней храма Рюандзи, потому что каждый из них отличался своей особенной красотой, но в них он тоже усматривал вкусы тех, кто научился переносить тяготы своей жизни, культивируя любовь к таким простым вещам, как трава и деревья. Только люди, которые считали роскошь пороком, а бедность добродетелью, могли создать эти исключительно изящные сады. Зная образ мышления европейцев, Кёго считал, что только отдельные из них могут понять, в чём заключается красота этих садов. Ему самому больше нравились яркие роскошные сады, подобно саду храма Кинкакудзи (Золотой храм), красоту которого признаёт даже европеец. В нём ощущалась глубокая человечность и отсутствовала японская неискренность. Ни один другой сад не сочетал в себе столько благородства и элегантности стиля с практической функциональностью. В нём было много воды и света. Само здание храма, покрытое сусальным золотом, было построено с такой архитектурной роскошью, что даже трудно поверить в то, что оно является творением японского зодчего.

Послевоенная японская молодёжь была настолько безразлична к истории своей страны и настолько мало была с ней знакома, что она всё больше становилась равнодушной к тому хорошему, что было в старой Японии. Скоро молодые люди будут взирать на сдержанную красоту садов храмов Рюандзи и Сайходзи и видеть в них только нечто необычное, а чистота ощущения их стиля постепенно будет для них утрачиваться. Они будут в состоянии, как сам Кёго сейчас, видеть только то, что физически присутствует. И через некоторое время (если уже не сейчас) они будут считать сад храма Кинкакудзи менее красивым, чем лужайки, искусственные фонтаны и обычные окаймлённые деревьями дорожки общественных парков, разбитых в западном геометрическом стиле. Прошлое Японии определённо теряет свою власть над молодыми японцами. Сейчас, когда бедность перешла границу, до которой она могла считаться добродетелью, и превратилась в худшее зло, японцы утратили способность воспринимать красивые вещи, рождённые в старой Японии. И это, наверное, неизбежно, но, когда бедность отступит, они смогут создавать отличное от старого новое, более свободное и современное искусство.

Кёго с улыбкой вспомнил тот пропитанный запахом цветов весенний вечер, когда они вместе с Тосисада Усиги осматривали храмы Камакуры. Усиги был ослеплён прошлым и жил в совершенно другом мире, чем молодое поколение послевоенной Японии. Сам Кёго стоял между этих двух миров. Он не принадлежал к старой Японии и не входил в число тех, кто намеревался что-то создать в новой Японии, и именно потому, что его ничего не связывало, он мог наблюдать за обоими мирами.

Вот такие мысли занимали Кёго, когда он сидел один на веранде своей комнаты в гостинице, слушая непрерывное журчание воды и любуясь сочной зеленью ив на противоположном берегу реки. Было слышно, как внизу хозяйка гостиницы разговаривала по телефону.

— Алло, Харугику. Ты не мог бы приехать прямо сейчас? О, спасибо… я не хочу торопить тебя, но не мог бы ты приехать пораньше?

Её мягкое киотоское произношение звучало для Кёго успокаивающе, и не было ничего удивительного в том, что ему показалось, будто он оказался в старом довоенном Киото.

Кёго никогда не становился сентиментальным. Однако он почувствовал, как неописуемая, деликатная атмосфера обволакивает всё его тело и, проникая глубоко внутрь, заставляет почувствовать, что он, действительно, вернулся в Японию. У него не было намерения позволить чем-нибудь связать себя, но что-то, подобное туману или эфиру, стало проникать в его сердце и рассеивать его ностальгию по старой Японии. Она, действительно, была неплохая страна, но её уже нет, с грустью подумал он и пожалел молодых дикарей, которые растут сейчас в послевоенные годы, не ведая ни о чём хорошем, что было в прошлом.