А я люблю женатого - Каринэ Фолиянц

Феликс не двигался и смотрел на деньги, не решаясь взять их. Может, не брать? Но вдруг руки, будто не слыша доводов разума, потянулись к заветной пачке…

Те же руки, руки Феликса, поставили на столик у Катиной кровати лекарства. Достали из пакета фрукты, выставили на стол еду. Он потрогал горячий лоб девушки и спустился вниз.

За столом сидел Шурик, поджидая его, раскладывая пасьянс.

– Открылся! – радостно сказал мальчик. – Через неделю она должна встать! У нее сегодня впервые температура снизилась, она даже улыбнулась мне.

Художник не ответил, только кивнул.

– Я без тебя вчера стрелять ходил. Семь раз попал из двадцати. А? Ты деньги где взял, скажи! Банк грабанул?

– Да нет, одолжил.

– Отдавать теперь, – загрустил Шурик. – Я бы у отца взял. Честно, я бы пошел и взял. Но он меня заловит. Не отпустит потом. Считай, кранты. А как я теперь без тебя и без нее?

Феликс рылся в своем нехитром гардеробе, искал одежду потемнее. Мальчик подошел, заглянул в старинный шкаф.

– Как тот вальс назывался?

– Который?

– Ну, на старой пластинке!

– «Муки любви» он назывался.

– Муки любви… – повторил Шурик. – Да… Какое точное название.

– Тебе откуда знать?

– Я просто так. Послушай, я бы правда пошел к отцу, если с Катей что-то не так. Ты мне поверь. Я его ненавижу, но я пошел бы… Из-за нее…

– Никогда, – перебил художник, – никогда не говори так об отце. Обещай, иначе отберу пистолет насовсем.

– Почему?

– Потому что родителям все надо прощать!

– И даже когда они не правы, им тоже надо прощать?

– Да. Потому что они – родители. Ты что, сам на свет явился, своими ногами пришел? Ну, если ты умнее самого господа Бога, то конечно. Но я почему-то так не думаю. Обещай мне, – обнял он Шурика, – обещай, что ты никогда не будешь так говорить про своего папу!

– Ни фига я тебе не обещаю! Колись лучше, где деньги занял!

– Не буду я колоться!

– Хорошо, – сказал обиженно Шурик, – тогда и я тебе никогда и ничего не буду рассказывать. А мне есть что тебе рассказать!

– Ну? – Художник обернулся уже в дверях.

– Я хотел не рассказать, я хотел спросить… Помнишь, ты мне говорил про чувства и всякую такую белиберду, ну, если что случится со мной в этом роде, ты проконсультируешь.

– Случилось?

– Случилось!

– Завтра я вернусь в полдень и тогда все тебе расскажу, обещаю, – улыбнулся художник. Он давно догадывался, что оба они безнадежно влюблены в девушку Катю…

– А потом постреляем? – спросил Шурик.

– Постреляем! – кивнул Феликс.

Феликс умело собрал ружье с оптическим прицелом, установил его на подоконнике в пустой разбитой квартире. Через прицел стал зорко вглядываться в окна дома напротив.

Одно окно, второе, третье…

За одним из них за столом спиной к окну сидел человек с фотографии, которую показал ему Лысый. Феликс взял его на прицел. Человек не оборачивался. Он не чувствовал приближения смерти. Он был спокоен. И, видно, что-то даже напевал себе под нос.

Феликс готовился к выстрелу.

И вдруг в комнату обреченного на смерть вошел мальчик лет двенадцати. Он смеялся и начал играть с отцом.

Феликс отшатнулся от подоконника.

Пытался закурить, но руки не слушались, дрожали. Он вернулся к окну, но вдруг понял, что не сможет нажать на курок. Ни сейчас, никогда потом…

Феликс подумал, что Шурик сейчас может быть в тире. Он целится. Целится в лису. Но когда фигурка подъезжает ближе, опускает ружье. «В лису нельзя стрелять. Лиса – друг!» Мальчик должен был помнить эти его слова.

Феликс швырнул винтовку к стене, выбежал из пустой квартиры, кубарем скатился с лестницы…

…Бегущий человек средь тысяч других. Он бежал по дворам, вдоль бульваров, плутал в переулках, оборачивался, словно чувствовал кого-то за спиной. Он бежал, хотя никто не гнался за ним. Просто он уже не мог остановиться, на ходу сбросил куртку, остался в одной майке…

«Кто я есть? – мелькало в голове. – Что я сделал? Дерево не посадил, сына не вырастил, пишу безграмотно, поэтому книг сочинять не буду. Не за что меня любить. Может быть, единственное, что я сделал за свою жизнь – не убил его. Не смог. Не густо, правда? Я и сам так думаю. Я бегу. Я не могу остановиться, убегаю от себя, от своей никчемности. Мальчик прав, я бесполезен. Если бы сейчас оторваться от земли…»

… Он летит низко-низко, над домом, который когда-то принадлежал ему. Может быть, это горы, или маленькое село, или узкие улочки южного города… Это родина, куда он возвращается только мысленно.

Он прибежал к своим, на дачу и вздрогнул от неожиданности – у ворот стояла машина. Машина Власа! Влас вылез сам, вытащил свою болтливую подружку.

Художник окликнул его.

– Танцуй! – заорал Влас. – Танцуй прямо тут! Давай, народные пляски! Ну!

– Чего? – не понял художник. – Зачем танцевать?

– За этим! – И Влас достал пачку денег. – Мало?

– Что это?…

– Твой гонорар, кретин!

– Какой гонорар? – испуганно спросил Феликс.

– Ты в жизни умеешь две вещи – рисовать и стрелять. За стрельбу платят больше, это – за рисование. С тебя десять процентов, мои комиссионные. Я уже вычел. И еще – с тебя бутылка.

– Какая?

– Шампанского, – вмешалась девица Власа, – причем самого хорошего. Я пью полусладкое, быстро сгоняй в магазин!

– Я что-то ничего не пойму!

– А что тут понимать, – затараторила девушка, – Власов картины твои выставил в салоне, как обещал. Они не продавались, не продавались, а потом появился один сумасшедший. Приехал на во-от такой машине, явно псих иностранный. Увидал твою мазню, восторгался так, аж соплями исходил. Купил все. Власу дал три штуки «зеленью».

– Две, – поправил смущенно Влас, – но было видно, что врет и иностранец дал все три.

– Не перебивай, – оборвала его девица, – я говорю – Влас, проси четыре, а он – жадность фраера сгубила. А я говорю – накиньте сотню, он накинул и…

Влас закрыл лицо руками:

– Я никогда не научу тебя молчать.

– Зато я честная. Тебе деньги нужны или нет? – набросилась она на Феликса. – Дуй за шампанским!

Влас передал Феликсу пачку, довольно увесистую. Художник вынул большую купюру, протянул девушке:

– Купи себе шампанское от моего имени. Ко мне, понимаешь, родственники приехали… Извините. Влас, – он обнял друга, – Влас, ты гений!