Жена путешественника во времени - Одри Ниффенеггер

– За любовь,– говорит Нелли, глядя прямо на меня, улыбаясь во весь рот. – И за Мортона Томпсона, изобретателя лучшей индейки в мире.

ГЕНРИ: Весь вечер Люсиль бросало от грусти к восторгу и отчаянию. Вся семья пристально отслеживала ее настроения, направляя ее в нейтральные воды снова и снова, оберегая, защищая. Но когда мы садимся и принимаемся за десерт, она срывается, молча плачет, плечи дрожат, отвернулась, как будто пытается спрятать лицо под мышку, как спящая птица. Сначала это замечаю только я и сижу застыв, не зная, что делать. Затем это замечает Филип, и за столом наступает тишина.

– Люси? – шепчет он.– Люси, что такое? Клэр бежит к ней, говоря:

– Ну ладно, мама. Все в порядке, мама…

Люсиль качает головой: нет, нет, нет, – и заламывает руки. Филип отступает. Клэр шепчет: «Тихо», – и Люсиль быстро, но невнятно начинает говорить.

Я слышу невнятное бормотание, потом: «…все плохо…», потом: «…уничтожит его судьбу…» и наконец: «…я никогда не признаю этих родственников…», «…ханжество…», и потом – рыдания. К моему удивлению, тишину за столом нарушает двоюродная тетушка Дульси.

– Деточка, если кто-то и ханжа, так это ты. Ты сделала то же самое, и я не вижу, чтобы это уничтожило судьбу Филипа. Если вас интересует мое мнение, это ее улучшило.

Люсиль перестает плакать и поднимает глаза на тетушку, замерев от шока. Марк смотрит на отца, который кивает, и потом на Шерон, которая улыбается, как будто выиграла главный приз в лотерею. Я гляжу на Клэр, которая не выглядит особенно удивленной, и поражаюсь: как это она знала, если Марк понятия ни о чем не имел, и мне интересно, о чем она мне еще не рассказывала, и потом до меня доходит, что Клэр знает все, наше будущее, наше прошлое, все, и в теплой комнате по мне пробегает дрожь. Этта приносит кофе, но никто не засиживается.

КЛЭР: Мы с Эттой отводим маму в постель. Она продолжает извиняться, как обычно, и пытается убедить нас, что она в порядке и пойдет на мессу, но наконец мы убеждаем ее лечь, и она почти немедленно засыпает. Этта говорит, что останется дома на случай, если мама проснется, а я говорю, чтобы она не глупила, что я останусь, но Этта ужасно упряма, поэтому я оставляю ее у постели мамы, читать святого Матфея. Я иду через холл, заглядываю в комнату Генри, но там темно. Открыв свою дверь, я вижу, что Генри лежит на спине в моей кровати и читает «Складку времени»[55]. Запираю дверь и присоединяюсь к нему.

– Что случилось с мамой? – спрашивает он, когда я аккуратно пристраиваюсь к нему рядышком, стараясь, чтобы корсет не пропорол меня насквозь.

– У нее маниакальная депрессия.

– Так всегда было?

– Когда я была маленькой, все было лучше. У нее был ребенок, он умер, когда мне было семь, и это было ужасно. Она пыталась покончить с собой. Я ее нашла.

Я вспоминаю кровь, она везде, вся ванна полна кровавой воды, полотенца пропитаны ею. Зову на помощь, но дома никого. Генри ничего не знает, я поворачиваю голову, он смотрит в потолок.

– Клэр,—наконец говорит он.

– Что?

– Почему ты мне не рассказала? В твоей семье столько всего разного, мне неплохо было бы знать заранее.

– Но ты знал…– Я замолкаю. Он не знал. Откуда ему знать? – Извини. Просто я сказала тебе, когда это случилось, и забыла, что сейчас это еще до того как, и поэтому я думала, что ты все знаешь…

Генри молчит, потом говорит:

– Ну, я все рассказал про свою семью; все шкафы открыты, скелеты вынуты на твое рассмотрение, и я просто удивлен… Не знаю.

– Но ты не представил меня ему.

Мне дико хочется увидеть отца Генри, но я боюсь говорить на эту тему.

– Нет.

– А собираешься?

– В конце концов – да.

– Когда?

Я ожидаю, что Генри скажет, чтобы я не искушала судьбу, как он всегда говорил, когда я задавала слишком много вопросов, но вместо этого он садится и свешивает ноги с постели. Рубашка на спине вся измята.

– Не знаю, Клэр. Когда я смогу это вынести, наверное.

Я слышу звук шагов в коридоре, они останавливаются, ручка двери поворачивается туда и обратно.

– Клэр? – зовет папа. – Почему дверь заперта? Я встаю и отпираю дверь. Папа открывает рот, но видит Генри и кивает, чтобы я вышла в коридор.

– Клэр, ты знаешь, нам с мамой не нравится, что ты приглашаешь своего друга в свою спальню, – тихо говорит он.– В доме полно комнат…

– Мы просто разговариваем…

– Разговаривать вы можете в гостиной.

– Я рассказывала о маме, не думаю, что в гостиной об этом говорить будет удобнее, правда?

– Дорогая, я не думаю, что ему обязательно знать о твоей маме…

– После представления, которое она только что устроила, что мне оставалось? Генри может решить, что она сумасшедшая, он неглупый…

Я говорю все громче, открывается дверь Алисии, и она прижимает палец к губам.

– Твоя мама не «сумасшедшая», – серьезно говорит папа.

– Именно сумасшедшая, – подтверждает Алисия, включаясь в ссору.

– Тебя я бы попросил не вмешиваться…

– Ни черта подобного…

– Алисия!

У папы бордовое лицо, глаза красные, он говорит очень громко. Этта открывает дверь маминой комнаты и рассерженно смотрит на нас.

– Идите вниз, если хотите кричать, – шипит она и закрывает дверь.

Мы смотрим друг на друга в смущении.

– Потом, – говорю я папе. – Ты меня потом отчитаешь.

Генри во время всего разговора сидит на моей кровати, притворяясь, что его здесь нет.

– Пойдем, Генри. Пойдем посидим в другой комнате.

Генри, покорный, как проштрафившийся мальчишка, встает и идет за мной вниз. Алисия быстро идет следом. Спустившись с лестницы, я смотрю наверх и вижу, что папа беспомощно смотрит сверху. Он поворачивается, подходит к комнате мамы и стучит в дверь.

– Эй, давайте посмотрим «Эту чудную жизнь»[56], – говорит Алисия, глядя на часы.– Через пять минут на шестом канале начинается.

– Опять? Разве ты его не смотрела раз двести? – Алисия без ума от Джимми Стюарта.

– Я его не видел,– говорит Генри.

– Никогда? А почему? – Алисия ужасно удивляется.