Как ловить рыбу удочкой - Алексей Варламов

— Было! Было!

— Еще?

— Жухала ты, понял? Было!

— Кто жухала?

Юрка бил уже несильно ладонями, точно пощечины давал, наслаждаясь силой.

— Получай, сопляк!

Из носа у Саньки потекла кровь, но еще больнее было от унижения — почему я такой слабый и не могу ему ответить? А из глаз уже полились слезы, и эти слезы — было самое ужасное. Но чем больше Санька уговаривал себя не реветь, тем сильнее текли слезы, с ними и сопли. На него было страшно смотреть, и, мягко подталкивая, пацаны увели его подальше от дороги — не дай Бог кто из взрослых увидит.

— Было, было! — всхлипывал он, но его уже больше никто не бил, теперь они боялись, что он побежит жаловаться, и не знали, что с ним делать.

Но Санька и не думал ни на кого жаловаться, он вырвался и убежал в лес. Там бросился на теплый мох и зашептал:

— Папа, миленький папа, приезжай скорее, обязательно приезжай.

Постепенно Санька успокоился. Он повернулся на спину и стал глядеть в небо, как, соприкасаясь ветвями, уходили в глубину деревья, точно там они вырастали и спускались к земле. И ему показалось, что он сам где-то высоко-высоко, а небо внизу, и там остались ненавистные лица, жара, игра в жопки, а здесь было тихо, ползали по траве жучки, и Саньке хотелось остаться в лесу навсегда и играть с жучками в их игры, летать и ползать, как они, по травинкам. Ему сделалось так сладко, как было очень давно, когда он едва ли умел ходить и говорить и только лежать и смотреть на огромный, недоступный и страшно близкий мир.

Обратно он шел другой дорогой, чтобы ни с кем не встретиться, и когда подходил к дому, то в первый момент глазам своим не поверил, зажмурился, а потом снова поглядел туда, где стоял возле их забора новенький вишневый «Жигуль», и бросился со всех ног.

На террасе сидел высокий стройный мужчина в голубой рубашке и ел клубнику. Санька подлетел к нему, задыхаясь, ткнулся в живот и его снова стали душить слезы.

На лице у мужчины появилась досада.

— Ну хватит, хватит, что ты, как девочка?

— Папа, папочка, — бессвязно повторял Санька.

Мужчина доел клубнику, поднялся и пошел к машине. Через пять минут они ехали купаться мимо того самого места, где еще час назад Санька бегал с мячом. Но теперь он совсем об этом забыл. Они брызгались, ныряли, потом пошли в шашлычную, и Санька разгрызал жесткие куски баранины, пил теплую сладкую воду, болтал ногами и языком, не сводя глаз с родного лица.

Но очень скоро все кончилось, как кончается аттракцион в парке культуры, за которым стоишь час в очереди. Машина снова ехала мимо заборов, через поле, оставляя за собой клубы пыли, мужчина сдержанно ругал дорогу, и чем ближе они подъезжали, тем отчетливее Санька осознавал, что он так и не отыгрался и завтра все начнется снова.

— Я не хочу туда, — захныкал он, — возьми меня с собой, папа. Ну, пожалуйста, я очень тебя прошу.

— Ну-ну, что ты еще выдумал? Куда я тебя возьму?

— Ну возьми!

— Хорошо, — ответил мужчина, не поворачивая головы, — я приеду за тобой и возьму тебя на рыбалку. Только ты должен слушаться маму и не плакать. Стыдно тебе плакать.

Санька затих, боясь спугнуть нечаянное счастье, и только теперь почувствовал, как устал. Они доехали до дому, смеркалось, спала жара, и его разморило. Полусонный, он побрызгал с крылечка и лег спать, но сон не приходил. Он был слишком возбужден и ворочался: надо готовиться к рыбалке, чтобы все было обязательно собрано, его удочка, рюкзак, сапоги. А то вдруг папа приедет, а он еще не готов.

В комнате было жарко, нагревшись за день, она отдавала тепло, зудели комары и мелькали перед глазами мяч и лица ребят. А на террасе тихо, но очень сердито разговаривали мужчина и женщина, бывшие муж и жена. Женщина говорила, чтобы мужчина приезжал чаще или не приезжал вовсе, потому что ребенок волнуется, каждый день ждет его, а потом перевозбуждается и плохо слушается. Мужчина отвечал, что это его дело и его право, напоминал, что именно он снял эту дачу, они говорили все злее и ожесточеннее, как пацаны в черемуховой тени, и наконец, хлопнув дверью, мужчина уехал.

Женщина достала с верхней полки из-за тарелок пачку сигарет и закурила. Она выкурила сразу несколько штук одну за другой — всю свою дневную порцию. Жара совсем спала, и началась мягкая, дремотная июльская ночь.

Ночь принесла всем покой. Санькино измученное тело становилось все легче, почти невесомым, как у жучков в лесу, и он заскользил по стволам и ветвям деревьев, уходя в глубину неба.

По пустынному шоссе гнал на огромной скорости свою машину мужчина. Он открыл боковое стекло и ветер играл его волосами. Он не чувствовал больше злости в душе и даже жалел свою несчастную жену, некогда веселую и красивую.

Ночь принесла покой и ей. Женщина подошла к кроватке сына, наклонилась над ней и поправила одеяло. «У него такие неприятности, — подумала она, — он очень впечатлительный, но это ничего, это такой возраст, пройдет».

Закрыть глаза и снова увидеть этот город, его светлые весенние сумерки и голый лес на высоком берегу, почувствовать сырость реки и слабый запах дыма, вспомнить женщину в черном пальто и серой вязаной шапочке, размытую дорогу и расставание на пустыре, убогую комнатку в пышном со шпилем и звездой здании и таинственно мерцающие в бескрайней чаше огни. Все это вспомнить и поймать себя на мысли, что лицо женщины меркнет в сумерках, забываются ее глаза, волосы и губы и вернуть их уже невозможно, как нельзя догнать время. Но иногда случится сон и увидишь все до мельчайших подробностей, еще явственнее, чем видел и проснешься от острой боли — Боже, Боже, неужели все это было?

Я впервые оказался тогда в Москве, в университете, и долго не мог к ни к чему привыкнуть. За день уставал, а ночью не мог уснуть и сидел возле окна до тех пор, пока не начинало светать и не проступали далекие очертания жилых кварталов за рекой. Я глядел на них и думал о своем городке на Вычегде с его деревянными мостовыми на окраинах, вспоминал друзей — здесь же не было у меня никого знакомого, и я с трудом представлял, чтобы мне удалось сойтись с кем-нибудь из холодной московской публики. Я не понимал, как можно жить и не сойти с ума в этом грязном безликом городе, и, верно, уехал бы очень скоро, так и не закончив учебу, если бы не эта женщина.

Бог знает отчего она меня выбрала! Вся до кончиков волос москвичка, она, казалось, была одной собой занята и смотрела на все, что ее окружало, отстраненно и свысока. Но ко мне она отнеслась с самого начала иначе, улыбалась и приветливо кивала головой. Приходя на кафедру, я с удовольствием думал, что ее встречу, мы поставим чаю, станем о чем-нибудь разговаривать и ее лицо сделается доверчивым и милым, как у деревенской девушки. Иногда мы уходили с работы пораньше и бродили вдоль реки или по старым улочкам и дворам. Она показывала мне ветхие трехэтажные домики с темными окнами и печально говорила, что это и есть Москва, но от той Москвы уже ничего не осталось.