Николаевская Россия - Астольф де Кюстин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К полудню, совершенно истощив свое любопытство и не обладая всесильным стимулом честолюбия, производящим здесь такие чудеса и могущим поддержать скромные человеческие силы, я возвратился домой и в полном изнеможении растянулся на кровати.
ГЛАВА XIII
Английский коттедж. — Кюстин очарован. — Наследник в роли чичероне. — Отзвуки польского восстания. — Осмотр дворца. — Рабочий кабинет Николая. — Поездка в Ораниенбаум. — Резиденция Меншикова. — Судьба Петра III. — Памятники прошлого.
Я неотступно просил госпожу N показать мне коттедж императора и императрицы, небольшой дом, выстроенный ими в новом готическом стиле, модном ныне в Англии. «Нет ничего труднее, — отвечала она, — как попасть в коттедж во время пребывания там их величеств, и нет ничего легче этого, когда они отсутствуют. Все-таки я попытаюсь». Я нарочно остался в Петергофе, ожидая с большим нетерпением, но без особой надежды ответа госпожи N. Наконец однажды рано утром я получил от нее записку следующего содержания: «Приходите ко мне без четверти 11. Мне разрешили в виде исключительной милости показать вам коттедж во время прогулки государя и государыни, то есть ровно в одиннадцать часов; вы знаете, как они точны». Боясь опоздать, в половине одиннадцатого я был уже у госпожи N. В одиннадцать без четверти мы сели в экипаж, запряженный четверкой лошадей, и за несколько минут до назначенного срока подъехали к коттеджу{77}. Это совсем английский дом, построенный по образцу самых красивых вилл в окрестностях Лондона на берегу Темзы и окруженный цветниками и тенистыми деревьями. Не успели мы пройти через вестибюль, задержавшись на несколько минут в гостиной, меблировка которой показалась мне слишком изысканной для общего стиля дома, как вошел лакей и шепнул несколько слов моей спутнице.
— Императрица возвратилась, — сказала она.
— Как грустно, — воскликнул я, — я ничего не успею осмотреть!
— Может быть. Спуститесь в сад через эту террасу и ожидайте меня у входа в коттедж.
Я не провел там и двух минут, как увидел императрицу, быстро сходившую с крыльца мне навстречу. Ее высокая и стройная фигура необычайно грациозна, походка быстрая, легкая и вместе с тем полная достоинства. Лицо, окаймленное белым капором, казалось спокойным и свежим. Глаза смотрели с грустью и добротой. Грациозно отброшенная с лица вуаль и накинутый на плечи прозрачный шарф дополняли чрезвычайно изящный белый утренний туалет. Императрица казалась мне точно воскресшей, и при виде ее все мрачные предчувствия, тревожившие меня на балу, рассеялись.
— Я сократила свою прогулку, — сказала она мне, — потому что узнала, что вы здесь.
— О, ваше величество, я не смел надеяться на столь высокую милость.
— Я ни словом не обмолвилась о своем намерении госпоже N. Она очень недовольна моим вторжением и говорит, что я вам помешаю. Вы, вероятно, пришли сюда с целью разгадать все наши секреты?
— Я бы ничего не имел против, ваше величество. Можно только выиграть, узнав тайны людей, умеющих с таким вкусом соединять роскошь и изящество.
— Жизнь в петергофском дворце для меня невыносима. Чтобы отдохнуть от его тяжеловесной позолоты, я выпросила у государя эту скромную обитель. Никогда я не была так счастлива, как здесь. Но коттедж уже становится слишком велик для нас: одна из моих дочерей вышла замуж, а сыновья учатся в Петербурге.
Я молча улыбнулся, очарованный. Эта женщина, столь непохожая на царицу нашего праздника, какой я ее видел накануне, разделяет, думалось мне, все мои впечатления. Так же, как и я, говорил я себе, она почувствовала всю пустоту, всю лживость показного великолепия. Я сравнивал цветники коттеджа с люстра ми дворца, сиянье утреннего солнца — с огнями иллюминации, тишину этого прекрасного уголка — с шумом и сумятицей бала, женщину — с императрицей и чувствовал, что поддаюсь обаянию вкуса и здравого смысла царицы, сумевшей уйти от скуки вечного «представительства» к радостям интимной жизни простых смертных.
— Я не хочу, чтобы госпожа N осталась права, — продолжала императрица. — Вы можете подробно осмотреть коттедж; мой сын вам его покажет. Тем временем я займусь моими цветами и еще увижу вас перед вашим уходом.
Таков был прием, оказанный мне государыней, которая слывет надменной не только в Европе, где ее совсем не знают, но и в России. В эту минуту к нам подошел великий князь Александр Николаевич в обществе госпожи N и ее старшей дочери, молоденькой девушки лет четырнадцати, свежей, как роза, и хорошенькой, как красотки Буше{78}. Я ждал, что императрица меня отпустит, но она продолжала ходить взад и вперед перед крыльцом коттеджа, и мы следовали за ней. Ее величеству известно, что я живо интересуюсь всей семьею госпожи N, польки по происхождению. Она знает также, что один из братьев этой дамы уже несколько лет живет в Париже. Поэтому она принялась с явным участием расспрашивать меня о его образе жизни, о его чувствах, взглядах, характере. Это дало мне возможность высказать все, что внушила мне привязанность к молодому поляку. Императрица слушала меня очень внимательно.
— И такому выдающемуся человеку запрещают сюда вернуться только потому, что после польского восстания он уехал в Германию! — воскликнула госпожа N с присущей ей искренностью, от которой ее не могла отучить жизнь при дворе с раннего детства.
— Но что же он, собственно, сделал? — спросила императрица с непередаваемой интонацией нетерпения и доброты в голосе.
Столь прямо поставленный вопрос привел меня в замешательство, ибо приходилось затронуть опасную область политики с риском испортить все. Поняв мое смущение, великий князь выручил меня с замечательным тактом.
— Полноте, — воскликнул он с живостью, — разве можно спрашивать у пятнадцатилетнего мальчика, что он сделал в политике?
Эта реплика дала мне возможность оправиться от смущения, но положила конец нашей беседе. По знаку императрицы мы, то есть великий князь, госпожа N с дочерью и я, направились в коттедж.
Я предпочел бы найти в нем поменьше роскоши в убранстве и побольше предметов искусства. Нижний этаж как две капли воды похож на любое жилище богатого и светского англичанина, но нет ни одной первоклассной картины, ни одного обломка античного мрамора, ни одной терракоты, которые указывали бы на явно выраженную склонность хозяев к шедеврам живописи и скульптуры. Отсутствие