Донос мертвеца - Александр Прозоров

— Стекло, оконное, — с готовностью пояснил Игорь. — Мы его трубкой выдуваем, а потом аккуратненько к рамке прилепляем и обрезаем по краям. Оно под действием поверхностного натяжения выпрямляется и застывает. Получается прозрачное стекло. Правда, маленькое. Большие мы тоже делали. Для этого стеклянный пузырь разрезать надо, и на верстаке раскатать. Но ровного листа пока никак не получается — верстак неровный, от скалки полосы. Рябит, в общем, не видно сквозь него ничего. Одни силуэты. Но свет хорошо пропускает. Мы пока в баню два поставили.

— Дорогое, наверное? — поинтересовался боярин.

— Ну, терпимо, думаю, — осторожно ответил Картышев. — Сговоримся, коли нужно.

— Я отцу скажу… — Боярин Варлам наклонился и сквозь стекло выглянул на улицу. — Диковинно как-то.

— Слушайте, мужики, — повысила голос Зина. — Коли вам о делах поболтать хочется, идите в мастерские. А мы тут шашлыки замачиваем, да и о своем, бабьем хотим поговорить. Топайте.

Ночевать боярина разместили в одном из новых домов — новгородские плотники, прежде чем начинать строительство, поставили два дома для себя — не в поле же им ночевать? Выполнив подряд, ушли назад, а дома остались. Одноклубники все собирались переселиться в них, чтобы не так тесно было — но постоянно откладывали. Вот боярин Варлам первым новоселом и оказался.

Правда, одноклубники пытались, отправить вместе с ним и Юлю, якобы одну из свободных комнат занять — но от такой наглой прямолинейности она отказалась наотрез.

Поутру боярина разбудил громкий стук. Воин, по старой походной привычке сразу схватившийся за саблю, спустился с полатей, отворил. Внутрь заглянул встревоженный Картышев:

— Слушай, ты это… Ну, в общем, ты один?

— Ну, да, — не очень понял смысла вопроса сын Евдокима Батова.

— Инги у тебя нет?

— Ты в чем меня винишь, боярин? — повысил голос ратник.

— Черт! Да пропала она, понимаешь… Нет нигде в доме. Ни во дворе, мастерские уже осмотрели. Лучше бы она к тебе прибежала…

— Не может такого быть, чтобы зимой человек пропал, — замотал головой боярин Варлам. — Снег же кругом, следы.

— Да, точно, следы, — встрепенулся Игорь. — Следы должны быть!

Картышев кинулся бежать. Боярин Батов, чуя беду, начал торопливо одеваться. Облачившись в полный доспех, он сходил на двор иноземцев, оседлал коня, вышел на улицу.

Солнце уже успело выбраться из-за горизонта, но на небо наползла какая-то пелена, и свет получался не слепящим, спокойным. Вокруг поселка бродили люди, внимательно вглядываясь в наст. Воин поднялся в седло, подъехал туда, нашел Картышева:

— Ну как, боярин Игорь, нашли следы?

— Ничего, — в отчаянии замотал головой тот.

— Значит, по торной дороге куда-то ушла. Куда у вас пути от ворот ведут?

— Одна в лес, мы туда за дровами ездим, а вторая в сторону Замежья.

— Давай так, боярин. Ты со своими другами сторону леса проверь, а я по тракту на Замежье поскачу. Я верховой, мне проще.

— Хорошо, — кивнул Игорь. — Спасибо тебе, боярин!

Воин кивнул и, хлопнув ладонью по крупу коня, помчался вперед. Увы, промчавшись около версты, он обнаружил в одном месте наметенный поперек дороги сугроб, и никаких следов на этом сугробе не имелось. Витязь потоптался на месте, покрутил головой, удивляясь неведомо откуда примерещившемуся смешку, потом повернул назад.

Ходившие в лес мужчины тоже вернулись, не обнаружив ничего.

— Собак бы спустить, — предложил боярин. — У вас нет?

— Не завели еще, — покачал головой Игорь.

— Я могу у отца свору взять, но раньше завтрашнего дня привезти не смогу…

Однако к вечеру, окончательно уничтожая всякую надежду на обнаружение пропавшей девушки, с неба посыпались крупные хлопья снега.

Свет в кухонном окне не угасал после ужина еще довольно долго. Спровадив мужчин, женщины разговаривали о своем, неспешно перемывая деревянные миски в большой, собранной из темных сосновых досок бадье. Наконец, с хозяйственными делами было покончено.

Меня милый не берет,

Говорит, стесняется,

Как к нему поближе сяду

Чтой-то опускается!

— озорно поглядывая на Юлю, допела Инга — но спортсменка сделала вид, что ничего не поняла. Хотя уши у нее явно порозовели: при мощном голосе выпускницы Гнесинки, боярин в стоящем неподалеку доме наверняка слышал все частушки от первого до последнего слова, и вполне мог догадаться, откуда вдруг всплыла такая тема в вечерних напевах.

Певица вышла в сени, выбрала самый большой тулуп, большую лохматую шапку, надела валенки и вышла во двор. Потом через калитку выбралась наружу и решительно зашагала при бледном лунном свете по дороге на Замежье. Примерно через версту она свернула в заросли и, проваливаясь в снег едва ли не до бедер, стала пробираться через лес. Идти оказалось неожиданно трудно — тут мало было просто передвигать ногами. Ради каждого шага требовалось пробить в слежавшемся насте небольшую расселину, протиснуть ногу в нее, подтянуть, придерживая валенок, оставшуюся позади ногу, и точно так же пробить ее вперед. В результате за два часа постоянных стараний певица смогла преодолеть от силы полверсты, взмокла, устала, как кузнец-молотобоец, и уже просто не стояла на ногах. Кое-как ей удалось добраться до высокой раскидистой ели, забраться под нижние, лежащие на снегу лапы и там, в естественной пещерке, она завернулась в тулуп и крепко заснула.

Проснулась Инга только к середине следующего дня. Она долго лежала, хлопая глазами, и не в силах понять, где очутилась, потом выбралась из-под ели, огляделась. Вокруг стоял девственный заснеженный лес — огромные вековые ели, сосны, несколько неведомо как затесавшихся в середину глухого бора березок. Куда идти — незнамо, где находится — неведомо, что делать — непонятно. Девушка уселась в снег и бессильно, без слез, завыла.

— Сидиш-ш-шь — зашелестел покатившийся по насту снег. — Не спишь-ш-ш-шь…

Она ощутила легкий, упругий толчок в грудь, тут же поднялась и начала упрямо пробиваться дальше вперед. Через полчаса, когда стало совсем уж жарко, Инга принялась прихватывать горстями снег и запихивать его в рот. Дожидаясь, когда он растает, она глотала талую воду, зачерпывала снег снова и опять растапливала. Утолив жажду, девушка повернула к одной из встречных березок, уверенно разрыла сугроб, сдернула с кочки два высоких, с коричневыми шляпками, подосиновика, тоже засунула в рот. На языке сразу возник подзабытый летний грибной вкус, запахло прелыми травами и мягким мшаником — но сейчас ей было не до сладких воспоминаний. Слегка утолив голод, она опять двинулась вперед, шаг за шагом приближаясь к неведомой цели, и только далеко за полночь позволила себе снова заснуть в снежной норе.

Дорогу на Замежье отделяло от Оредежа всего десять верст, которые по закопанному в снег лесу Инге пришлось преодолевать целых четыре дня. Она ела мороженые грибы, закусывала их снегом, ни разу не задумавшись, не задав себе вопроса: откуда она знает, где растет тот или иной гриб, куда нужно двигаться, и зачем вообще она затеяла свой тяжелый марш-бросок? Единственную эмоцию она ощутила только тогда, когда наконец-то выбралась на лед реки. Постоянно выметаемый ветром, наст здесь едва превышал высоту колена — после леса это показалось чем-то вроде чистого асфальтированного шоссе, и Инга едва не запела от восторга.