Никто не уйдет живым - Адам Нэвилл

«Господи боже, это могло быть мое лицо».

Эта комната пока что оставалась запертой и в основном спокойной все то время, что она жила на втором этаже, за исключением единственного вечера, когда она услышала голос старухи, читавшей Библию. С тех пор, как она стала пленницей комнаты, Стефани успешно избегала мыслей об этом, потому что не могла вытерпеть очередного напоминания о том, как ее поглотил живьем и целиком тот ужас, что обитал в этом доме, отказываясь насытиться.

Окно было зарешечено. Подъемной раме не давала открыться металлическая конструкция с квадратной скважиной. Замок был из тех, при взгляде на которые понимаешь, что ключ утерян очень давно.

Замызганное стекло можно было разбить. Но зачем? Макгвайры услышат звон. Она уже представляла себе, как крики о помощи вернутся к ней эхом из узкого каменного проема между двумя построенными рядом домами.

В доме, на который выходило окно, жил подозрительный тип с заросшим палисадником, но Стефани не могла себе представить, что он примчится к ней на помощь. А побег был невозможен, потому что комната была похожа на тюремную камеру. Стефани мрачно подумала, что в прошлом помещение действительно могло играть эту роль.

Трюк Фергала с кислотой возымел желаемый эффект; Стефани внутренне съеживалась всякий раз, когда ее мысли возвращались к белому дыму, поднимавшемуся от ковра, треску и шипению. Образы разъедающего лицо жара кислоты и того, как она затекает к ней в глазницы, убивали любое желание кричать из окна. Дополнительным напоминанием служил распухший левый висок; прикасаться к уху было слишком больно.

Стефани знала, почему оказалась здесь и почему все еще жива. Почему Фергал не прикончил ее так же, как, она подозревала, убил Маргариту. Потому что они отрезали ее от мира и уничтожали последнее сопротивление их воле. Драч пытался сделать это постепенно, продавая ей идею проституции, упирая на отсутствие альтернатив – торговое предложение с намеком на насилие, предшествующее насилию реальному, а затем вымогательству. Но Фергал выкрутил ей руки и подтолкнул к их первоначальной цели – продаже ее тела незнакомцам. Только поэтому Драч и сдал ей комнату. «Тока девушки». Драч надеялся, что молодость и отчаяние Стефани помогут задурить ей голову и в конце концов она соблазнится обещанием богатства. Он, должно быть, унюхал, в каком бедственном положении она была в тот первый день, почуял ее нищету, как хорек чует пугливую голодную полевку на берегу канала. Но он промахнулся в мишень своей вербовки, и тогда подоспел Фергал с пузырьком кислоты.

Теперь у них стало на девушку меньше, и Стефани была заменой.

Звуки ее неотвратимой судьбы доносились сквозь потолок. Светлану заставили вернуться к работе. Светлана была ее будущим.

Над головой стонала под приглушенный ритм колотившейся о стену кровати девушка, в тело которой вбивал себя очередной мужчина. Первого «посетителя» она развлекла несколько часов назад. Если бы у Стефани оставалось в желудке хоть что-то, она извергла бы это на пыльный ковер. Это был третий гость Светланы за то время, что Стефани провела запертой в новой комнате.

Сегодня в стонах Светланы не было прежнего энтузиазма тех времен, когда упрямая литовка считала себя наемной работницей, возможно, одной из девочек этого «Андрея», выданной в аренду его коллегам с севера. Но теперь ее вынудили заниматься сексом после того, как она была избита и, кажется, видела, или, по крайней мере, слышала, как убивают ее подругу; от одной мысли об этом бросало в дрожь.

Это была новая территория, и в ее пределах Стефани чувствовала себя уязвимее, чем когда-либо в своей жизни; здесь все границы, прежде казавшиеся ей естественными, не просто сместились, а были уничтожены, сменившись навязанным ей существованием.

Убийство. Ощущение от того, что это слово оказалось так близко к ее реальной жизни, было сродни поездке в лифте, пол которого исчезает у тебя под ногами.

Она не знала о девушках почти ничего. И то же самое можно было сказать обо всем, связанном с домом: кто такой Беннет, кто такие Макгвайры, что случилось с теми женщинами-невидимками, чьи голоса и шаги до сих пор жили в пыльных, тускло освещенных комнатах. По иронии судьбы, теперь она сделала бы что угодно, лишь бы вернуться домой, к мачехе, чтобы перетерпеть все, что та – буквально – обрушит на нее.

Как такое могло случиться?

«Ты не знаешь, что произошло с Маргаритой. Не знаешь. Не знаешь. Не знаешь».

Она повторяла эту мантру тем областям своего рассудка, которые уже приняли худшее, но они упрямо отказывались ей верить.

Безмерно утомленная сегодняшним безжалостным калейдоскопом страха и тревоги, отвращения и ненависти, увенчавшимся мертвящими вспышками безграничного ужаса в грязных ручищах Фергала, Стефани вынуждена была сесть, чтобы не рухнуть. Ей хотелось есть и пить, и грохнуться в обморок; ее мысли теряли отчетливость. Ее до сих пор подташнивало, и она боялась, что если будет плакать и дальше, то ее глаза опухнут так, что не смогут открыться.

Кашляя, Стефани стряхнула мохнатую серую пыль с махрового розового покрывала, укрывавшего односпальную кровать, слишком маленькую для взрослого человека. Присела. Откинула покрывало и хлопковую простыню и обнаружила, что серая пыль въелась в постельное белье. Некогда белая простыня была вся в бледно-коричневых пятнах, которые Стефани немедленно прикрыла. Древняя подушка также хранила отметины спящей головы прежнего жильца.

Мягкое изголовье из белого винила венчало предмет мебели, спать на котором Стефани не согласилась бы практически ни за что. В последний раз она видела кровать такого стиля и возраста в свободной спальне дома ее бабушки, когда была еще ребенком. И это была самая маленькая комната из тех, что она здесь видела. Здесь годами не убирались и даже не проветривали. Запахи плесени, пыли и протухшей краски отказывались становиться привычными и незаметными для обоняния.

Рядом с маленькой кроватью стояла пустая тумбочка из деревоплиты, ламинированной белым пластиком. Поверхность его стала пушистой от пыли. К внутренней стороне двери было прикручено заляпанное зеркало. Одинокая лампочка болталась в пластиковом абажуре, заставлявшем свет выглядеть так, словно он проходил через миску фруктового салата из дешевой консервной банки.

Жилец такой комнаты мог ощущать себя исключительно пойманным в ловушку, лишенным надежды и несчастным, и именно так Стефани себя и чувствовала. Она застегнула крутку до самой шеи, пока не включилось отопление и удивилась, что кузены его не отключили, чтобы сэкономить. Возможно, они не знали, как. Она понимала, что если ей суждено провести здесь всю ночь, придется спать на полу. Кровать была слишком грязной.

Единственной надеждой был нож.

Она достала его из переднего кармана толстовки и покрутила между пальцами. Стиснула зубы, пока лицо не запульсировало от жара крови. «Если сейчас войдет один из них…»

Она не знала, что сделает тогда. Нож был тупым и коротким. Им нельзя было убить, но можно ударить, можно ранить.

«А если он рассечет…»