Кракен - Чайна Мьевилль

— А я почем знаю?

— Это же чертово преступление, мэм. Просто сидеть здесь…

— Мы на месте, так или нет? — отрезала старшая, озираясь, а затем понизила голос. — Мне это нравится ничуть не больше твоего, но приказы — это, мать-перемать, приказы.

Что сразу же порадовало Коллингсвуд в полиции — «охотники за головами» заманили ее в ПСФС, — так это тамошний сленг. Поначалу он был восхитительно непонятным, поэзией абсурда: это моя дорога, а то вон его тропинка, птица, чернушка, прибыток, ноздри, обезьяны, барабаны — и упоминаемый с дрожью в голосе хобот.

Впервые услыхав последнее слово, Коллингсвуд еще не знала, как часто ей придется сталкиваться со сложными защитными сущностями, собранными тем или другим служителем бога-животного (редко), или с вызываемыми сущностями, называющими себя дьяволом (немного чаще). Она считала, что это слово имеет описательный характер, и воображала, что хобот, на встречу с которым взял ее Бэрон, окажется проницательным и опасным мандрилом. Скучный человек в пабе, глупо пялившийся на Коллингсвуд, настолько обманул ее ожидания, что она легким движением пальцев напустила на него головную боль.

Несмотря на то разочарование, сам термин всегда ее завораживал. Идя встречаться с осведомителями, она шептала сама себе: «хобот». Ей нравилось выговаривать это слово. И было приятно время от времени встречать или вызывать тех, чья внешность действительно заслуживала такого названия.

Она сидела в полицейском пабе. Фараонских пабов имелось бесчисленное множество, и каждый слегка отличался по своей атмосфере и клиентуре. Этот «Пряничный человечек», известный многим как «Пряный ублюдок», особенно часто посещался сотрудниками ПСФС и другими сыщиками, которые по своей работе сталкивались с нетрадиционными законами лондонской физики.

— Значит, так: я поговорила со своими хоботами, — повторила Коллингсвуд. — Всем не по себе. Никто не может спать спокойно.

Она сидела в укромном уголке, за загородкой, напротив Дариуса, парня из бригады по борьбе с грязными трюками — одного из вспомогательных спецподразделений, порой использующих пули из серебра или с щепками, отломанными от Животворящего креста. Коллингсвуд пыталась выудить у него, что он знает об Эле Адлере, человеке в бутыли. Дариус немного сталкивался с ним по какой-то своей сомнительной деятельности.

Здесь же был и Варди. Коллингсвуд поглядывала на коллегу, до сих пор изумленная тем, что Варди, услышав, куда она собирается, напросился пойти с ней.

— Какого хрена вас вдруг заинтересовала болтология? — спросила она тогда.

— А ваш приятель будет против? — отозвался Варди. — Я пытаюсь сопоставлять разные вещи. Сую нос во все, что происходит.

Последние несколько дней Варди был рассеян больше обычного. Книжный холм в его углу сделался круче и состоял из литературы как более, так и менее экзотической: на каждый из безумных с виду андеграундных текстов приходилось какое-нибудь классическое или библейское толкование. Кроме того, в куче все чаще появлялись книги по биологии и распечатки с фундаменталистских христианских сайтов.

— Ладно, господин проповедник, первый круг за вами, — сказала Коллингсвуд.

Варди сидел сейчас с унылым и утомленным видом, слушая скучные истории Дариуса о магических противостояниях.

— Так что за история с этим парнем, Адлером? — перебила рассказчика Коллингсвуд. — Вы с ним сталкивались, верно?

— Никакой истории. О чем вы?

— Ну, мы ни хрена не можем на него найти, серьезно. Негодяй, грабитель, правильно? Ни разу не попался, но болтали о нем много, несколько лет назад болтать перестали. Что можете сказать?

— Он был религиозен? — спросил Варди.

Дариус издал непристойный звук.

— Ничего такого не знаю. Я сталкивался с ним всего один раз. Целое дело. Долго рассказывать.

Эту отговорку все хорошо знали: какая-нибудь теневая операция лондонской полиции, которую можно правдоподобно отрицать и где невообразимым образом связаны между собой союзники, враги, осведомители и объекты наблюдения. Бэрон называл их «скобочными» операциями — иными словами, «(не)законными».

— Чем он занимался? — поинтересовалась Коллингсвуд.

— Не припомню. Он имел дело с какой-то командой, которая выдала другую команду. Собственно, ту самую, где Тату.

— Адлер был заодно с Тату?

— Нет, он на них стучал. Вместе с парочкой других персонажей: шикарная девка — ее, кажется, звали Бёрн — и старый хрыч Гризамент, уже больной. Вот почему там отиралась Бёрн. Они сливали информацию на Тату. На тот момент он стал Тату совсем недавно, и об этом впрямую не говорили, но намекали, что это дело рук Гриза. Все меняется, верно?

— Что вы имеете в виду? — спросил Варди.

— Ну, друзья у нас то одни, то другие, да? Теперь все изменилось. Гризамент откинул копыта, а рядом с Тату все мы ходим осторожнее.

— В самом деле? — сказала Коллингсвуд, протягивая ему сигарету.

— Ну… — Дариус огляделся по сторонам. — Нам было сказано какое-то время обходиться с его людьми помягче. Что смешно, потому что сами они, мм, не очень деликатны… — (Склонность Тату окружать себя изуродованными, латаными-перелатаными, картинными громилами была притчей во языцех.) — Полагают, что сейчас у него в платежной ведомости значатся Госс и долбаный Сабби. Но нам велели топтаться полегче, если только все это не выплеснется на Оксфорд-стрит.

— Кто кому оказывает услуги? — спросила Коллингсвуд.

Дариус пожал плечами.

— Глупо было не подумать, что это связано с забастовкой. Говорят, у СМП с ней проблемы. Послушайте, я об Эле знаю только одно: хороший вор, верный своим приятелям. И любил, чтобы все делалось по понятиям, ясно? Да, знаю, у него были эти татуировки, но и хорошие манеры тоже. С тех пор как умер Гризамент, я о нем ни хрена не слышал.

— Значит, — сказал Варди, — у вас нет причин считать его набожным. Вы не слышали, у него бывали стычки с ангелами?

Коллингсвуд посмотрела на Варди и отхлебнула из кружки.

— Босс, — сказал Дариус, допивая пиво. — Я понятия не имею, о чем таком вы толкуете. Теперь прошу меня извинить. Давайте, коллеги, всегда рад повидаться. Чмоки-чмоки.

Коллингсвуд показала ему язык. Дариус чавкнул, поднялся и ушел.

— Господи, — обратилась Коллингсвуд к Варди. — Как же погано я себя чувствую. А вы нормально, да? Голова из-за Панды не болит. Не видела, чтобы вы позолотили кому-нибудь ладошку.

По мере приближения бесформенной тревоги лондонские предсказатели пользовались все более широким, просто невероятным спросом. Без работы не оставались провидцы второго, третьего и четвертого ряда — все хотели найти кого-то, хоть кого-нибудь, способного прозреть что-либо иное, кроме светопреставления.