Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком - Михаил Трофименков

Кегни нотации Уорнера впрок не пошли. Он настолько сблизился со Стеффенсом и журналисткой Эллой Уинтер, на которой в 1924-м женился 58-летний Стеффенс (ей тогда было 26 лет), что поселился рядом с ними и считал себя их «приемным сыном».

Кегни учит Дюймовочку Деккер танцевать чечетку на вечеринке у Стеффенса. Кегни совершает ритуальное – это как посвящение – в радикальных кругах «паломничество» в тюрьму Сан-Квентин, демонстрацию молчаливой солидарности с Муни, которому запрещено разговаривать с посетителями.

Неизвестно, навещал ли Кегни двух других «культовых» пожизненных узников Сан-Квентина – Джеймса Макнамару и Мэтью Шмидта, осужденных за взрыв редакции Los Angeles Times. Стеффенс, Уинтер, Драйзер, Брайт, Орниц, Оррик Джонс бомбистов посещали.

В благонамеренной старости Кегни расскажет, что – после Сан-Квентина – друзья затащили его на митинг «безумноглазой банды»:

Они были совершенно чокнутыми. Истошно вопили, выкрикивали проклятия, изливали бог знает какие психические расстройства и делали что угодно, кроме того, что могло помочь этому человеку в тюрьме. Для меня все было кончено. Больше я к ним не вернулся.

Не вернулся? Пока что Кегни никуда не уходил. Уинтер рассказывает ему о поездке к бастующим батракам долины Сан-Хоакин, об умершем от голода – на ее глазах – ребенке: потрясенный актер жертвует в фонд забастовки и обещает привлечь коллег. В августе 1934-го «красный взвод» перехватил записку Уинтер, адресованную Деккер: «В этот раз Кегни был очень мил и обещал привести других звезд поговорить со Стефом о коммунизме».

За Кегни заступился сам «Дон Кихот»: старика правоохранители уважали. Сам Кегни отговорился тем, что речь шла лишь о детях, об умирающих детях: «Что я, черт возьми, мог знать о приливах и отливах политических движений!»

От красных друзей он начнет отдаляться не резко, смущенно, но неумолимо.

Джимми обещал быть на митинге в защиту «парней из Скоттсборо», а жена не хотела, чтобы он уезжал. Он ненавидел водить; я был исполнительным секретарем голливудского комитета «Скоттсборо» и заскочил за ним. ‹…› Он говорит: «Я не намерен ехать». А я: «Господи, мы же тебя объявили». И тут она подошла к дверям и сказала: «Он решил не ехать». Тут-то он вспылил: «Ты решила, что я не намерен ехать». В результате [в тот раз] он поехал. – Брайт.

Вскоре друзья перестанут звать Кегни на митинги.

* * *

Первую ячейку компартии создали в Голливуде – не ранее 1934-го, если не в 1935-м – три мужчины и одна женщина. Мужчины – это Брайт, Орниц и Роберт Таскер.

Таскер – самый оригинальный пионер коммунизма в Голливуде. Его история слишком невероятна, чтобы быть вымыслом.

Сын банкира-пуританина порвал со своей семьей и своим классом после самоубийства матери, дочери проповедника. Работая коридорным в сан-францисском отеле, оказался в сентябре 1921-го свидетелем вечеринки, устроенной звездным комиком Роско «Фатти» Арбаклем и завершившейся гибелью актрисы Вирджинии Рапп: в убийстве обвинили Фатти.

В 1924-м, в День святого Валентина, двадцатилетний Таскер сам стал звездой криминальной хроники, получив срок «от 5 до 25 лет» за налет на ночной клуб, в наши дни, несомненно, объявленный бы хэппенингом. Взойдя на сцену заведения, Таскер – в смокинге и с незаряженным револьвером – предложил клиентам сложить ценности в узел из скатерти. Добычу он отдал выступавшему в тот вечер негритянскому джаз-банду: «Цветных и так обижают все кому не лень».

Полицию он поджидал, безмятежно покуривая на ступенях клуба.

Считается, что в тюрьму он стремился, чтобы досадить отцу. Может быть, ему просто требовалось свободное время для литературных занятий. Срок он тянул в Сан-Квентине. «Сан-Квентин» – называется один из его самых знаменитых сценариев (1937). Оттуда он отправил Менкену, миновав – не спрашивайте, как – пенитенциарную цензуру, свои первые рассказы.

Не стесняйтесь называть меня как угодно: вором, головорезом, разбойником. Мне все равно.

В 1927-м Менкен опубликовал рассказы в The American Mercury. Чек, выписанный издателем, Таскер отослал отцу.

Он издавал в тюрьме газету и затеял литературный конкурс. Вскоре казенный дом трясло в творческой лихорадке: четыреста товарищей по несчастью возомнили себя писателями. Дело кончилось тем, что в 1930-м начальник тюрьмы запретил заключенным отсылать рукописи в издательства и редакции: «Мы вам не литературные агенты».

В 1929-м Менкен помог освобождению Таскера под честное слово. Самая знаменитая и опытная сценаристка Голливуда, бывший фронтовой корреспондент Фрэнсис Мэрион взяла его в любовники, ученики и «негры»: за их совместный труд – тюремную драму «Казенный дом» (1930), поставленную ее мужем Джорджем Хиллом, – Мэрион получила «Оскар».

Вскоре студии оценили Таскера: в 1932–1942 годах он работал на пятнадцати фильмах. Его друзьями и соавторами стали Орниц и Брайт, с которым Таскера объединила страсть к игре и всему мексиканскому: прежде всего к мексиканкам.

Самый знаменитый фильм дуэта Таскер – Орниц – «Адское шоссе» (реж. Роулэнд Браун, 1932) по мотивам реальной трагедии: заключенный задохнулся во флоридском карцере. Но «Шоссе» стушевалось в тени вышедшего двумя месяцами позже фильма Лероя «Я – беглый каторжник». Теперь принято считать, что он заметно уступал «Шоссе» в реалистичности и пессимизме.

Однажды Бен Шульберг поручил Таскеру и Брайту написать сценарий во славу агентства Пинкертона. Создателя частной машины террора на службе фабрикантов они оба ненавидели как коммунисты, а Таскер – как коммунист и уголовник. Ни переступать через себя, ни рвать контракт не пришлось. Шульберг получил письмо от некой женщины: агенты Пинкертона убили ее невинного мужа; если фильм выйдет, кровь несчастного падет на голову Шульберга. Богобоязненный Бен аннулировал проект.

Письмо сочинили, естественно, Брайт и Таскер.

В начале 1940-х Шульберг выгнал обоих. По скучной версии, они пали жертвой одной из периодических мини-зачисток смутьянов. По легендарной версии, соавторы принесли Шульбергу сценарий о старческой страсти, перипетии которого копировали историю романа самого Шульберга и актрисы Сильвии Сидни. Поступок восхитительно бессмысленный, но в духе соавторов.

Брайт переселился в гетто категории «Б» («Шерлок Холмс и голос террора», 1942). Таскер в 1942-м переехал в Мексику, кажется, благодаря Нельсону Рокфеллеру, уполномоченному ФДР расширять культурные связи с Латинской Америкой.

Таскер наладил отношения с местными студиями, взялся за сценарий о гибели танкера «Порфирио Ларедо», торпедированного нацистами. Но перед отъездом произнес пророческие слова: «Я должен был покончить с собой в Сан-Квентине».

В Мексике он сполна оправдал характеристику, которую дал ему Джим Талли, модный писатель, экс-хобо с тюремным прошлым, интервьюировавший Таскера еще в Сан-Квентине: «Шейх, как его представляют девушки из высшего общества и стенографистки».