Между Амуром и Невой - Николай Свечин

И Наговицын указал на рыжего мужчину с серьезным лицом тугодума, осторожно, как кот, вышагивающего посреди двора. По бокам «персонажа» сопровождали два крепких фартовика.

— Это Никифоров. Людоед.

— Людоед? — опешили столичные ревизоры.

— Да, самый настоящий. Когда убегал в тайгу, сманивал с собой «дядю Сарая», крестьянина попроще, будто бы в товарищи. А там его убивал и мясом покойника питался.

— Скольких он так?

— Доподлинно известно про четверых. Может, и больше… Каторжная тюрьма приговорила его к смерти. Никифоров смог вырваться в пересыльную и здесь застрял. Приговор дошел сюда. Тогда он нанял у «иванов» охрану — видите, двое «деловых» с ним ходят — и платит им по рублю в день. Тюрьма ждет, когда у сволочи кончатся деньги (давать ему в долг запретили). Говорят, осталось уже менее червонца. А Никифоров тоже ждет — перевода. Братья из Барнаула ему выслали пятьдесят рублей, так он каждый день ходит в канцелярию, интересуется, пришли деньги или не пришли. Вот вопрос: успеет ли?

Недашевский, сурово сдвинув брови, смотрел на красное, отечное лицо людоеда. А потом вдруг сделал то, чего Алексей от него не ожидал. Осмотрелся — далеко вокруг не было никого из надзирателей — и быстрым шагом подошел к фартовым. Те сразу напряглись, но Яков вынул из кармана два серебряных рубля и вручил каждому по монете.

— Он вам целковый в день платит?

— Ага.

— Вот вам два — погуляйте пяток минут.

— А чё так?

— Поучить хочу, как людей жрать.

— Это можно, — ответили фартовые, споро пряча деньги. — Только смотри, не до смерти — при ём ещё шесть рябых осталось. Перевод опять же…

Тут лишь Никифоров понял, что его продали, и бросился взапуски к канцелярии. Но Челубей одним ударом сбил его с ног, быстро поставил, снова повалил. Пинать лежачего он, видимо, не хотел, и каждый раз приподнимал людоеда левой рукой, чтобы тут же положить снова правой. Никогда ещё доселе Лыков не видел его в таком исступлении… Что на Якова нашло?

Увидев, кого бьют, от пекарни прибежали было три арестанта, но фартовые их отогнали:

— Вы-то куда? Человек за деньги хочет удовольствие получить. Имеет право. А вы, босота, ждите — шесть дён осталось!

Лыков не без сожаления оттащил Челубея от крепко побитого каннибала и отчитал для порядка:

— Ты что, сдурел? Охрана увидит, в «индию» попадёшь; а нам некогда сидеть.

— А чего он тут выхаживает?! Деньгами откупается, упырь! Пусть хоть боками своими заплатит.

— Он уже такую цену платит, что не приведи Господь.

— Какую ещё цену! Ты погляди на его рожу — за три дня не обгадишь!

— Ожидание смерти, Яша, много хуже самой смерти.

Наговицын при этих словах только молча согласно кивнул, и повел гостей дальше. Вскоре он приветливо поздоровался с плечистым, среднего роста и плотного сложения человеком лет сорока, с густыми усами под хищным крючкообразным носом. Арестант на ходу пожал Митрофану руку, внимательно взглянув при этом на его спутников. Тяжелый взгляд… Незнакомец призводил впечатление человека серьёзного и даже опасного.

— Это Цыплов, — с уважением в голосе пояснил резидент. — Не слыхали? Знаменитый в Сибири бродяга. Сильный человек, смерти не боится. В семьдесят девятом связался зачем-то с политиками, организовал им тайную почту и уже подготовил несколько побегов, но городские мальчики засыпались. И его засыпали. Цыплова приговорили к смертной казни (он сопротивлялся при аресте и здорово помял жандармов). Два месяца уговаривали выдать, держали в одиночке — а для уголовных это самое страшное; прокурор каждый день ездил. Не сломали! Он такой один, на весь уголовный штат империи.

Царёв служака Лыков только хмыкнул в ответ, но через минуту его ждали ещё большие испытания.

— А вот и Бомбист, — Митрофан указал на сидящего в теньке худощавого парня с волевым, выразительным лицом. Словно почувствовав, что говорят о нем, парень встал и быстро зашёл за угол.

— Почему Бомбист?

— Потому, что и есть бомбист. Пятый метальщик, что покушался на убитого государя. Счастливчик — с эшафота соскочил!

— Погоди-ка, — разгорячился Алексей. — Я всю эту историю помню, читал в газетах. Метальщиков было четверо. Первый кинул бомбу и не попал; его схватили, и он на следствии всех выдал. Рысаков его фамилия. Тоже повесили, заодно со всеми, не помогло ему предательство… Второй, поляк, метнул свой заряд прямо в ноги царю и погиб от него же на месте. Третий — фамилия его, кажется, Михайлов — испугался и ушел с покушения, но Рысаков его назвал; он тоже повешен. Четвёртый, Емельянов, единственный, кто уцелел. Он, увидав раненого государя, вместо того чтобы добить его, принялся помогать спасать. С бомбой подмышкой… За это и пощадили; сидит сейчас в пожизненной каторге. Пятого не было.

— Правильно все рассказываешь, аккурат по газетам. Интересовался?

— Не каждый день на Руси царей убивают.

— Был пятый метальщик. Вот этот, белобрысый. Фамилия его Загадашников. Он «чистильщик». Перовская никому о нем не говорила. Он стоял отдельно от всех, на подстраховке, чтобы в случае чего довести дело до конца. И бомба у Загадашникова была самая большая, но — не понадобилась. Рысаков о нём не знал, а те, кто знал — не выдали. Везучий человек…

— А откуда о том известно? — усомнился Челубей. — Сам, что ли, рассказал? Разве о таком рассказывают?

— Тюрьма всё знает, — ответил убеждённо Наговицын. (Алексей при этих словах поежился — а вдруг его шифры и беседы тоже сделались известны этому всезнайке?). — Загадашников фигура крупная и долго здесь не просидит. Его взяли за мелочь, дали всего четыре года; власти и не в курсах, что он давно на верёвку наработал. И не узнают никогда; тюрьма своих не выдаёт! А окажется Бомбист на поселении, вскорости сбежит и ещё нынешнему царю фитилёк зажжёт; он человек решительный.

Вот так так! Лыков с трудом сохранял невозмутимое выражение лица. Чего только не выведаешь, окунувшись в арестантскую среду с той стороны. Парень соскочил с самой страшной в Уложении о наказаниях 249-й статьи, где на все пункты только один приговор — смертная казнь, об этом знают сотни людей, и молчат! Надо снова встретиться со Щастьевым…

— А вот другой счастливчик ковыляет, — Митрофан указал на колченого мужичонку в драном бушлате, неопрятного и жалкого. — На вид фармазон, а рукам цены нет! Панфил-блинодел. Здесь в Сибири, почитай, все крупные торговые дома на фальшивых деньгах поднялись. Купцы ставят далеко в тайге заимку, снаряжают всем необходимым и селят туда таких вот людей. Раз в неделю заезжают, привозят бумагу и поесть, а забирают готовые финажки. Когда последних нарисовано уже достаточно, заимку сжигают. Вместе с мастерами, чтобы, значит, концы в воду… Панфил здорово обгорел, ногу испортил, но живой из пламени выполз. Теперь боится, что прежние хозяева прознают про то, и вернуться добить. Здесь с этим строго.