Село Степанчиково и его обитатели - Федор Достоевский

Испуг и изумление оковали всех слушателей.

– Фома! Фома! да что это с тобою? Куда ты сбираешься? –вскричал наконец дядя.

– Я сбираюсь покинуть ваш дом, полковник, – проговорил Фомасамым спокойным голосом. – Я решился идти куда глаза глядят и потому нанял насвои деньги простую, мужичью телегу. На ней теперь лежит мой узелок; он невелик: несколько любимых книг, две перемены белья – и только! Я беден, ЕгорИльич, но ни за что на свете не возьму теперь вашего золота, от которого я ещеи вчера отказался!..

– Но, ради бога, Фома? что ж это значит? – вскричал дядя,побледнев как платок.

Генеральша взвизгнула и в отчаянии смотрела на Фому Фомича,протянув к нему руки. Девица Перепелицына бросилась ее поддерживать. Приживалкиокаменели на своих местах. Господин Бахчеев тяжело поднялся со стула.

– Ну, началась история! – прошептал подле меня Мизинчиков.

В эту минуту послышались отдаленные раскаты грома:начиналась гроза.

– Вы, кажется, спрашиваете, полковник: «что это значит?» –торжественно проговорил Фома, как бы наслаждаясь всеобщим смущением. –Удивляюсь вопросу! Разъясните же мне, с своей стороны, каким образом вы всостоянии смотреть теперь мне прямо в глаза? разъясните мне эту последнююпсихологическую задачу из человеческого бесстыдства, и тогда я уйду, по крайнеймере обогащенный новым познанием об испорченности человеческого рода.

Но дядя не в состоянии был отвечать: он смотрел на Фомуиспуганный и уничтоженный, раскрыв рот, с выкатившимися глазами.

– Господи! какие страсти-с! – простонала девицаПерепелицына.

– Понимаете ли, полковник, – продолжал Фома, – что вы должныотпустить меня теперь, просто и без расспросов? В вашем доме даже я, человекпожилой и мыслящий, начинаю уже серьезно опасаться за чистоту моейнравственности. Поверьте, что ни к чему не поведут расспросы, кроме вашего жепосрамления.

– Фома! Фома!.. – вскричал дядя, и холодный пот показался налбу его.

– И потому позвольте без объяснений сказать вам тольконесколько прощальных и напутственных слов, последних слов моих в вашем, ЕгорИльич, доме. Дело сделано, и его не воротишь! Я надеюсь, что вы понимаете, прокакое дело я говорю. Но умоляю вас на коленях: если в сердце вашем осталосьхотя искра нравственности, обуздайте стремление страстей своих! И еслитлетворный яд еще не охватил всего здания, то, по возможности, потушите пожар!

– Фома! уверяю тебя, что ты в заблуждении! – вскричал дядя,мало-помалу приходя в себя и с ужасом предчувствуя развязку.

– Умерьте страсти, – продолжал Фома тем же торжественнымтоном, как будто и не слыхав восклицания дяди, – побеждайте себя. «Если хочешьпобедить весь мир – победи себя!» Вот мое всегдашнее правило. Вы помещик; выдолжны бы сиять, как бриллиант, в своих поместьях, и какой же гнусный примернеобузданности подаете вы здесь своим низшим! Я молился за вас целые ночи итрепетал, стараясь отыскать ваше счастье. Я не нашел его, ибо счастьезаключается в добродетели…

– Но это невозможно же, Фома! – снова прервал его дядя, – тыне так понял и не то совсем говоришь…

– Итак, вспомните, что вы помещик, – продолжал Фома, опятьне слыхав восклицания дяди. – Не думайте, чтоб отдых и сладострастие былипредназначением помещичьего звания. Пагубная мысль! Не отдых, а забота, изабота перед богом, царем и отечеством! Трудиться, трудиться обязан помещик, итрудиться, как последний из крестьян его!

– Что ж, я пахать за мужика, что ли, стану? – проворчалБахчеев, – ведь и я помещик…

– К вам теперь обращаюсь, домашние, – продолжал Фома, –обращаясь к Гавриле и Фалалею, появившемуся у дверей, – любите господ ваших иисполняйте волю их подобострастно и с кротостью. За это возлюбят вас и господаваши. А вы, полковник, будьте к ним справедливы и сострадательны. Тот жечеловек – образ божий, так сказать, малолетний, врученный вам, как дитя, цареми отечеством. Велик долг, но велика и заслуга ваша!

– Фома Фомич! голубчик! что ты это задумал? – в отчаяниипрокричала генеральша, готовая упасть в обморок от ужаса.

– Ну, довольно, кажется? – закричал Фома, не обращаявнимания даже и на генеральшу. – Теперь о подробностях; положим, они мелки, нонеобходимы, Егор Ильич! В Харинской пустоши у вас до сих пор сено не скошено.Не опоздайте: скосите и скосите скорей. Таков совет мой…

– Но, Фома…

– Вы хотели, – я знаю это, рубить зыряновский участок лесу;не рубите – другой совет мой. Сохраните леса: ибо леса сохраняют влажность наповерхности земли… Жаль, что вы слишком поздно посеяли яровое; удивительно, какпоздно сеяли вы яровое!..

– Но, Фома…

– Но, однако ж, довольно! Всего не передашь, да и не время!Я пришлю к вам наставление письменное, в особой тетрадке. Ну, прощайте,прощайте все. Бог с вами, и да благословит вас господь! Благословляю и тебя,дитя мое, – продолжал он, обращаясь к Илюше, – и да сохранит тебя бог оттлетворного яда будущих страстей твоих! Благословляю и тебя, Фалалей; забудькомаринского!.. И вас, и всех… Помните Фому… Ну, пойдем, Гаврила! Посади меня,старичок.

И Фома направился к дверям. Генеральша взвизгнула ибросилась за ним.

– Нет, Фома! я не пущу тебя так! – вскричал дядя и, догнавего, схватил его за руку.

– Значит, вы хотите действовать насилием? – надменно спросилФома.

– Да, Фома… и насилием! – отвечал дядя, дрожа от волнения. –Ты слишком много сказал и должен разъяснить! Ты не так прочел мое письмо,Фома!..

– Ваше письмо! – взвизгнул Фома, мгновенно воспламеняясь,как будто именно ждал этой минуты для взрыва, – ваше письмо! Вот оно, вашеписьмо! вот оно! Я рву это письмо, я плюю на это письмо! я топчу ногами своимиваше письмо и исполняю тем священнейший долг человечества! Вот что я делаю,если вы силой принуждаете меня к объяснениям! Видите! видите! видите!..

И клочки бумаги разлетелись по комнате.

– Повторяю, Фома, ты не понял! – кричал дядя, бледнея все болееи более, – я предлагаю руку, Фома, я ищу своего счастья…

– Руку! Вы обольстили эту девицу и надуваете меня, предлагаяей руку; ибо я видел вас вчера с ней ночью в саду, под кустами!

Генеральша вскрикнула и в изнеможении упала в кресло.Поднялась ужасная суматоха. Бедная Настенька сидела бледная, точно мертвая.Испуганная Сашенька, обхватив Илюшу, дрожала как в лихорадке.

– Фома! – вскричал дядя в исступлении. Если тыраспространишь эту тайну, то ты сделаешь самый подлейший поступок в мире!

– Я распространю эту тайну, – визжал Фома, – и сделаюнаиблагороднейший из поступков! Я на то послан самим богом, чтоб изобличитьвесь мир в его пакостях! Я готов взобраться на мужичью соломенную крышу икричать оттуда о вашем гнусном поступке всем окрестным помещикам и всемпроезжающим!.. Да, знайте все, все, что вчера, ночью, я застал его с этойдевицей, имеющей наиневиннейший вид, в саду, под кустами!..