Кутузов - Лидия Ивченко

Для того чтобы окончательно опровергнуть своих оппонентов, М. И. Кутузов решился выяснить, откуда поступают слухи о военной угрозе. Источников оказалось два. Первым из них был М. Л. Декорш (маркиз де Сент-Круа), так и не добившийся от турецкого правительства аккредитации в качестве полномочного посланника Французской республики. Кутузову удалось ознакомиться с текстом ноты Декорша от 8 ноября 1793 года, в которой Франция обещала Турции восстановление ее территории в границах Кючук-Кайнарджийского мира и содействие турецкому флоту со стороны французской эскадры. Кутузов установил факт переписки польских оппозиционеров с Декоршем и неким графом Д'Аксаком, проживавшим в Константинополе. В связи с этим Михаил Илларионович сообщал в Россию: «Среди других нелепостей, он (Декорш) обещает Порте, в случае выступления против нас, диверсию 100000 поляков». Вторым источником, смутившим турецкой угрозой ум неофициального представителя русского посольства полковника И. С. Бароцци, оказался английский посол в Константинополе лорд Энсли. Общение с Энсли привело к тому, что Бароцци стал информировать Коллегию иностранных дел России о скором разрыве отношений с Портой. Цель английского посланника для Кутузова была ясна: его не устраивал торговый тариф, по которому русские купцы платили в пределах Оттоманской империи пошлину всего в три процента. Энсли же старался, по словам Кутузова, «утверждать Порту в ее заблуждении, доказывая, что будто Россия не имеет права требовать преимуществ противу наций наиболее фаворизованных». 20 августа Михаил Илларионович сообщил князю Платону Зубову, что «дело тарифа не так важно для Порты, чтобы для того должна была разорвать непременно мир». Деятельность M. И. Кутузова на посту чрезвычайного и полномочного посла встретила полное одобрение государыни, открывшей в своем подданном еще один незаурядный талант. Сам же Михаил Илларионович сделал для себя вывод, которым поделился с Екатериной Ильиничной: «Дипломатическая кариера сколь ни плутовата, но ей Богу, не так мудрена, как военная, ежели ее делать как надобно»21. 21 февраля 1794 года российский полномочный посланник отправил из Перы последнее письмо супруге: «Я, слава Богу, здоров, мой друг. Устал очень после карнавала, и теперь говею. В последнее воскресенье, на масляной, был маскарад у меня великолепен, и богато угощены были до пятого часу. В субботу был маскарад у прусского посланника, где двенадцать маскерованных женщин, одетых в нимфы, приблизились ко мне, и две из них, в том числе и прусская посланница, говорили пролог в честь мою и увенчали меня лавром и оливами»22.

В сентябре 1794 года Санкт-Петербург был снова потрясен необычайным поворотом судьбы генерал-поручика Голенищева-Кутузова, возвратившегося после исполнения дипломатической миссии в Северную столицу. Указ императрицы от 15 сентября 1794 года повелевал ему быть директором Сухопутного шляхетского кадетского корпуса. Исторически сложилось так, что корпус был предназначен для подготовки дворянских детей не только для военной, но и для гражданской службы. Более того, из стен корпуса выходили даже профессиональные актеры! «В 1750 году в придворном театре кадетами корпуса была поставлена пьеса „Хореев“. На следующий спектакль „Синав и Трувор“ попал пасынок ярославского купца Полушкина Федор Волков, на которого театр произвел неизгладимое впечатление. В 1752 году братья Федор и Григорий Волковы вместе с группой придворных „неравнодушных к театру“ были также определены воспитанниками корпуса. Здесь была создана театральная труппа под руководством П. И. Меллисино, Д. Остервальда и П. С. Свистунова, которая стала первым учебно-театральным заведением в России. А через четыре года в Петербурге был открыт для представления трагедий и комедий театр. Труппа его была укомплектована выпускниками кадетского корпуса. Директором театра был назначен также воспитанник корпуса А. П. Сумароков. В том же году воспитанники корпуса братья Волковы создали первый русский общественный театр в Ярославле»23. Определенные успехи кадет, бесспорно, были налицо, но Екатерина II была явно недовольна состоянием дел в кадетском корпусе. Разностороннему образованию выпускников корпуса недоставало главного: подготовки к несению воинской службы, то есть именно того, ради чего и создавались кадетские корпуса. Активная внешняя политика России к концу XVIII века предоставляла офицерам русской армии неограниченные возможности для приложения своих сил, но, как выше уже говорилось, Указ 1762 года находился в явном противоречии с потребностью регулярной армии. Офицеров катастрофически не хватало: конец екатерининского царствования ознаменовался войнами с Турцией (1787–1791), Швецией (1788–1790), боевыми действиями в Польше (1794). Наконец, вся монархическая Европа «встала под ружье», сражаясь с революционной Францией, и Российская императорская армия в любую минуту могла выступить в поход. Мир становился иным, и войны становились иными, и к ним необходимо было готовиться, но корпус формально продолжал жить по уставу, разработанному И. И. Бецким, пытавшимся на практике применить педагогические идеи французских просветителей. В этом отношении система обучения в кадетском корпусе отличалась энциклопедичностью и последовательностью, а сами занятия в то время вели даже профессора Академии наук. «Вместе с тем вопросы военного обучения, дисциплины, порядка — основных атрибутов военно-учебного заведения — были преданы забвению. Кадет учили всему: астрономии, архитектуре, рисованию, танцам, красноречию, даже бухгалтерскому делу, однако они не умели стрелять в цель, не были обучены штыковому бою и совершению маршей. Имели смутное представление о боевых порядках… „Это был светский университет, — писал В. О. Ключевский, — где преподают всё, кроме того, что нужно офицеру“. Широко образованные и склонные к вольнодумству ученики кадетских корпусов оказывались неподготовленными к будущей военной службе»24. О многом говорила библиотека кадетского корпуса: в 1787 году императрица купила и подарила своим подопечным библиотеку бывшего коменданта Данцига генерала Еггерса, состоявшую из семи тысяч томов; затем сюда поступили книги из библиотеки Д. Дидро, также приобретенные государыней у знаменитого просветителя и привезенные в 1785 году. Здесь же находились во множестве сочинения Вольтера, Руссо, Бюффона, наполненные рассуждениями о «народном праве», о справедливости и правомерности «социальных потрясений». Интерес к просветительской литературе среди воспитанников был весьма велик, они обсуждали прочитанные книги, записывая свои впечатления в специальных тетрадях, из которых образовался целый фонд из 247 томов под названием «Тысяча и одна неделя». Вместе с тем газеты и журналы поступали в корпус весьма нерегулярно, а те, что поступали (Literatur Zeitung), отнюдь не вводили кадет в круг «современных понятий»: будущие военные и государственные люди России были фактически лишены сведений политического и военного характера, ощущая себя в стенах корпуса как бы в «Аркадии счастливой». Инфантильности кадет в немалой степени способствовал предшественник М. И. Кутузова — граф Ангальт, сын наследного принца Дессаусского, родственник императрицы, относившийся к своим питомцам, как к «птенцам, изъятым из отеческого гнезда». Десятилетнее пребывание графа Ангальта во главе кадетского корпуса многим запомнилось как поистине «золотое время». Самые трепетные, исполненные чувства любви, признательности воспоминания о наставнике кадет оставил С. Н. Глинка. Так, он с умилением вспоминал: «Граф Ангальт частенько посещал корпус к утренней повестке и, замечая при том некоторых, не выполнивших команду „подъем“, осторожно приближался к спящему, укрывал его одеялом и, так же осторожно удаляясь, подзывал дежурного, умоляя не беспокоить спящего отрока». Безусловно, питомцы графа Ангальта не представляли себе иного образа жизни в кадетском корпусе: «С графом Ангальтом вступил в него и начальник, и отец, и наставник. Он один желал бы заменить всех, если бы можно было; но зато все шли по следам его нежной заботливости о кадетах ». При нем и без того роскошные помещения бывшего Меншиковского дворца украсились произведениями искусства: бюстами мудрецов и героев, античных авторов, работами живописцев. При нем появилась в корпусе «говорящая стена», на которую заносились изречения нравоучительного содержания. Кадеты называли графа Ангальта «живой библиотекой». Безусловно, он обладал энциклопедической образованностью и старался передать страсть к знаниям своим питомцам: «Огонь гаснет, если под него что-нибудь не подложат; гаснет душа, если мысль дремлет в праздности. От праздности до порока один шаг. Вы в корпусе учитесь, а выйдя из него, доучивайтесь». При этом он полагал, что детей не следует через силу перегружать науками, чтобы не отпугнуть от них навсегда. Воспитание «называл он нежной матерью, которая, отдаляя тернии, ведет питомца своего по цветам». Екатерина II была до того недовольна положением дел в корпусе, что, в конце концов, перестала замечать своего родственника. Граф Ангальт так тяжело переносил эту немилость, что скончался после скоротечной болезни. Можно себе представить скорбь воспитанников Ангальта, их волнение о своей будущности. Вероятно, их худшие ожидания в полной мере оправдались. «Неизвестность и ожидание всегда волнуют умы. Долго допытывались мы и наконец узнали, что к нам назначен начальником Михаил Илларионович Кутузов. Мы слышали о его чудесных ранах, о его подвигах под Измаилом. О его быстром движении за Дунаем на высотах Мачинских, которое решило победу и было первым шагом к заключению мира с Портой Оттоманской в исходе 1791 года. В половине 1794 года был он чрезвычайным послом в Константинополе, где ловкой политикой возбудил общее внимание послов европейских, а остроумием своим развеселял важный Диван и султана. В блестящих лаврах вступил он к нам в корпус, и тут встретило его новое торжество, как будто нарочно приготовленное для него рукой графа Ангальта. Вошед в нашу залу, Кутузов остановился там, где была высокая статуя Марса, по одну сторону которой начертана была выписка из тактики Фридриха II: „Будь в стане Фабием, а в поле Ганнибалом“, а по другую сторону стоял бюст Юлия Кесаря. Если бы какая-нибудь волшебная сила вскрыла тогда звезду будущего, то тут представилась бы живая летопись всех военных событий 1812 года. Но тогда в нашей великой России никто об этом не думал; всё в ней пировало и ликовало, только мы были в унынии. Кутузов молча стоял перед Марсом, и я через ряды моих товарищей подошел к нему и сказал: „Ваше высокопревосходительство! В лице графа Ангальта мы лишились нежного отца, но мы надеемся, что и вы с отеческим чувством примите нас к своему сердцу. Душа и мысль графа Ангальта жила для нас, и благодарность запечатлела в душах наших“. Кутузов, окинув нас грозным взглядом, возразил: