Нефритовая лошадь Пржевальского - Людмила Львовна Горелик

В церкви никого не было. Ксения одна стояла под высокими сводами храма у зажженной свечи и слушала моление за «усопшего раба Николая». И внимая печальному пению хора, она наконец поняла, что Пржевальского больше нет в живых, никогда она его не увидит даже издали. Слезы текли по ее лицу, она их концом платка вытирала. А когда панихида закончилась, оглянулась и увидела, что за ее спиной, рядом, стоит барыня из Старых Дворов, Мария Тимофеевна Плескачевская. Старые Дворы совсем близко от Боровиков расположены, так что они были знакомы. Мария Тимофеевна, дочка Петровского помещика, в Старые Дворы не так давно, осенью, замуж вышла. «Значит, она и слезы мои видела, и имя Николай слышала, – подумала Ксения. – Как бы не догадалась…»

Но барыня, когда вышли из церкви, ничего про панихиду не спросила. «Может, не обратила внимания», – подумала с облегчением Ксения. Барыню в коляске дожидался муж. Было уже видно, что она ждет ребенка – наверно, и приехала помолиться о благополучных родах. Ксения даже позволила себе пожелать благополучного разрешения. В целом хорошо поговорили, понравились друг другу.

И после этой поездки, после того как панихиду отслужила, Ксении стало полегче, болезнь прошла. Через две недели дошли до дома. Вернулась она загорелой и даже окрепшей. Жители деревни восприняли ее выздоровление как чудо – паломничество к Белозерскому монастырю после этого еще популярнее стало, вера в пользу молитв укрепилась. Летом Ксения и совсем в себя пришла. Заметила, что хозяйство запустила, дети из своей одежды выросли, начала порядок наводить. Жизнь потекла своим чередом.

А еще через полгода, в конце лета, они с Кириллом вдвоем в избе были: она шила что-то подросшей Марфе, а Кирилл печку взялся перекладывать – не нравилась ему тяга в духовке, и он переложить печку по-новому решил. Он ведь мастер был на все руки, во всех домашних делах преуспел. Печки тоже хорошо клал. Подняв голову от шитья, Ксения в окно увидела – идет к ним молодая барыня Плескачевская. Мельниковы знали, что она месяц назад родила мальчика, и теперь по случаю счастливого события некоторым окрестным крестьянам подарки небольшие делает. Поздравили ее, конечно, с рождением младенца, когда вошла. А она сказала, что пришла к Кириллу, потому что наслышана об увлечении его охотой и о дружбе на этой почве с покойным Пржевальским. Ученый путешественник и к ним в дом, в Петровское еще, бывало, езживал, дружил и с отцом ее, и с мужем. Даже подарил на память статуэтку тибетской лошади. А теперь она по случаю рождения сына-первенца делает подарки знакомым крестьянам и решила подарить им эту статуэтку, чтоб она была памятью о друге хозяина – великом путешественнике, теперь, к сожалению, уже покойном.

Кирилл был тронут таким вниманием, благодарил, рассказывал о необыкновенных охотничьих умениях Пржевальского, о его храбрости, ведь и на медведя ходили… Статуэтку хорошо рассмотрели с Ксенией, когда барыня ушла. Камень был на ощупь теплый и светился желто-коричневыми оттенками. А сама лошадь – необычная. Без челки, немного кургузая, а в то же время изящная… У Ксении, когда глядела, руки затряслись, на глаза слезы навернулись, быстрей отложила статуэтку да над шитьем склонилась, чтоб волнение скрыть. А Кирилл долго разглядывал. Сказал, что это камень непростой и, должно быть, недешевый.

– Но продавать не будем, – завершил он. – Пусть хранится как память о Николае Михайловиче. И детям в наследство оставим. Пусть будет им на черный день.

И он даже сделал в печке, которую как раз в эти дни взялся перекладывать, специальный тайник для этой статуэтки. Чтоб в сохранности была. Тайник был уже под полом, в фундаменте печки, однако залезть в него можно было. Ксения, когда никого не было дома, доставала нефритовую лошадь, смотрела на нее. От камня исходило тепло. «Как повидалась…» – думала Ксения.

Глава 28. Миссия Игоря Глухова

«Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла, бежал он в страхе с поля брани, где кровь черкесская текла…» Эти знакомые с детства стихи вертелись в голове Игоря (он же Жора) Глухова, когда он убегал от извергающих пламя Дондуковых в сторону леса. При этом он не забывал приволакивать ногу, взвизгивать и ругаться погромче нехорошими словами. Их он тоже знал с детства, с петербургского, а тогда еще ленинградского двора. Тюрьма, конечно, умений прибавила.

Когда деревья скрыли Игоря от Дондуковых, он перестал приволакивать ногу и прошел несколько шагов нормально. А затем повернулся и так же, скрываясь за деревьями, пошел в другую сторону – не к поселку Пржевальскому, а к деревне Старые Дворы. Недалеко от деревни, в бункере, его ждал Коля.

По дороге Глухов размышлял. «Не вышло… – грустно думал он. – Первый вариант не прошел… Но я на него и мало надеялся». Первым вариантом у него было: найти общий язык с Кузьмичом. Тогда можно будет, во-первых, оставить у него Колю (для передачи родителям) и, во-вторых, предупредить о готовящемся поджоге двух оставшихся в деревне домов – пусть сами будут начеку и спасают, ведь им с полицией говорить много сподручней. Если б это удалось, он мог бы уйти куда-то прятаться и думать о себе: ведь на нем висело подозрение в убийстве. На случай неудачи переговоров с Кузьмичом был припасен свершившийся сценарий: мнимое ранение (пакет с томатным соком пригодился – на траву его выдавил) и бегство. Не может быть, чтобы ружья у стариков были зарегистрированы; в полицию сообщать, что человека ранили, они не станут – это не в их интересах. Столько кровищи! Игорь ухмыльнулся.

Однако что же делать дальше? Первый вариант не удался, а второго у