После Куликовской битвы. Очерки истории Окско-Донского региона в последней четверти XIV - первой четверти XVI вв. - Александр Лаврентьев

Существует, однако, тип поземельных документов, содержащий в формуляре абсолютно такое же клятвенное обещание не нарушать сделку «никоторою хитростию». Это не купчие грамоты, закрепляющие «ввеки» акты купли-продажи, а документы на временное пожалование феодалом, как правило, духовным, владения слуге-грамотчику в пожизненное, иногда с детьми «до живота их», держание с последующим возвратом прекария и обязательством не отчуждать, не осваивать и не продавать владение[567].

Так что с определенной долей уверенности можно говорить о том, что клятва «купли» 1483 г., скорее всего, свидетельствует в пользу отсутствия собственно акта купли-продажи части рязанского удела Москве.

Наконец, относительно формулы договорной грамоты в части, касающейся «купли», есть еще одна загадка. «Купля», как помним, в документе приписана великому князю Василию Васильевичу и, следовательно, не могла состояться позднее 27 марта 1462 г., даты кончины отца Ивана III. Скорее всего, сделка заключалась в Москве, где с весны 1456 г., после кончины вдового великого князя рязанского Ивана Федоровича «на соблюденьи» жил малолетний наследник рязанского «стола», Василий Иванович с сестрой. Однако в духовной Василия Васильевича, опекуна рязанского князя, скрупулезно перечисляющей все его прижизненные приобретения, включая такие несопоставимые по масштабам с рязанской «куплей» объекты, как «дворы» и «сады» в Москве[568], нет ни слова о покупке половины удела собственного воспитанника.

B. П. Загоровский объяснял отсутствие в документе сведений о рязанской «купле» чисто канцелярскими причинами, тем, что сделка была совершена перед самой кончиной великого князя московского, уже после составления духовной, почему ее и не успели внести в завещание[569]. Такое предположение представляется маловероятным, если вспомнить практику постоянного переписывания, в случае изменения домениальных владений, великокняжеских духовных[570], а также о существовании в делопроизводственном обороте великокняжеской канцелярии так называемых «приписных грамот», прилагавшихся к основному тексту завещания в случае необходимости его расширения[571].

Завещание московского князя было составлено в промежутке между началом мая 1461 и концом марта 1462 гг.[572] В документе «четко прослеживаются итоги борьбы за единовластие в Северо-Восточной Руси 20-50-х гг. XV в. Великий князь отныне становится господином не только земель, „по старине“ принадлежавших его семье»[573]. И, тем не менее, констатируем, что о важнейшем и масштабном приобретении Москвы за Окой вспомнил много лет спустя сын покупателя, взявший к тому же с наследника продавца странное обязательство «не подъискивати… никоторою хитростью» результаты, казалось бы, оформленной сделки.

Разумеется, датировка собственно «купли» и духовной грамоты вряд ли могли совпасть. Речь идет лишь о юридической фиксации акта продажи Рязанью части удела Москве. Только в октябре 1483 г., например, Иван III закрепил жалованной разводной грамотой волоцкому князю Борису Васильевичу размежевание собственных новгородских владений с ржевскими младшего брата, причем со ссылкой на волю скончавшегося двадцатью годами ранее великого князя Василия Васильевича: «А говоришь, что… пришли к тебе (земли. – А. Л.) от нашего отца»[574].

Как представляется, объяснение всех странностей с «куплей» необходимо искать в особенностях, если не уникальном характере, отношений московского и рязанского великокняжеских домов в XV в. С вокняжением в 1402 г. Федора Ольговича «дальнейшая история Рязани представляет только постепенный переход к окончательному соединению с Москвою»[575]. Для Великого княжества Рязанского этот «постепенный переход» растянулся более чем на столетие, но, вплоть до 1521 г., года включения Рязани в число владений Московского княжества, оно сохраняло, последним из государственных образований, родившихся в домонгольскую эпоху на обломках Киевской Руси, формальную политическую самостоятельность[576]. При этом истоки «соединения» берут свое начало фактически в эпоху Куликовской битвы.

Московско-рязанский «мир вечныи» был закреплен браком 1386–1387 гг. Федора Ольговича и Софии Дмитриевны, возможно всего лишь вторым в долгой истории Москвы и Рязани[577]. Брак сообщил московско-рязанским межгосударственным отношениям своеобразный семейный характер, тем более, что в дальнейшем семейные связи укреплялись и постоянно «подпитывались» иными браками, необязательно прямыми, но, так или иначе, ставившими наследников Дмитрия Ивановича и Олега Ивановича в близко родственные отношения.

В 1400 г. младший брат великого князя московского Василия Дмитриевича, Юрий Дмитриевич, получивший после кончины отца в удел Звенигород и Галич, вступил в брак со смоленской княжной, «женися… в Москве у князь у Юрьи Святославичя Смоленьского, поят дщерь именем Анастасию»[578]. Анастасия Юрьевна, в свою очередь, приходилась внучкой Олегу Ивановичу Рязанскому, тестю отца невесты, и двоюродной племянницей великой княгине рязанской Софии Дмитриевне. Таким образом, Василий и Юрий Дмитриевичи через общую сестру и жену второго были связаны двойным родством с рязанским домом. В пору московской свадьбы князя Юрия Дмитриевича его тесть, изгнанный Витовтом в 1396 г. из Смоленска, нашел убежище в Рязани[579].