Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия - Игорь Оболенский

Но в таких случаях он обычно и сам чувствует, что делает что-то не то, не в ту сторону идет. Тогда надо остановиться и изменить ход своей жизни. Мне это тоже приходилось делать.

Я — счастливый человек! Прожил 26 лет с любимым человеком. Правда, 23 года из них моя жена была серьезно больна, но это ничего не меняет. Ведь она была рядом со мной.

После ее смерти я не знал, как мне жить дальше. И тогда мой друг, режиссер Мераб Кокочашвили, сказал: «За эти 26 лет ты был счастлив? Был. Часто? Все годы. А сколько есть людей, которые не испытывали чувство счастья даже одного часа». И я успокоился.

Мне повезло работать с хорошими режиссерами. Одного из них, Тенгиза Абуладзе, я и вовсе могу назвать своим другом. Мы много разговаривали с ним. Помню, как он рассказывал мне об идее фильма о том, как мужчина каждую ночь выкапывает тело человека, искалечившего жизнь его семьи. А потом вдруг Тенгиз спрашивает: «А если тело будет выкапывать не мужчина, а женщина?» Я сказал, что так получится значительно интереснее.

В итоге в фильме «Покаяние» именно так все и происходит.

Тенгиз был очень интересным человеком. И замечательным режиссером. Помню, мы снимали одну сцену в «Покаянии», когда мой герой должен биться головой о белый рояль. Как мне в тот день не хотелось сниматься! Вечером предстоял важный спектакль в театре, и я все время думал именно об этом. Пришли мы на съемочную площадку, и вдруг поднялся такой ветер, что съемки были отменены.

Я спокойно отыграл вечером спектакль, а наутро пришел на съемки и хорошо отснялся. Потом признался Тенгизу в своем нежелании выходить на съемочную площадку вчера.

— Почему же ты не сказал об этом? — удивился Абуладзе. — Я бы обязательно отменил съемку!

То, что этот фильм был снят и вышел на экраны, во многом произошло благодаря Эдуарду Шеварднадзе. Фильм снимался по заказу пятого канала телевидения Грузии, единственного, который не контролировался цензурой из Москвы.

«Покаяние» — это фильм, за который мне не стыдно.

И который, уверен, будут смотреть мои дети и внуки.

Сын Ираклий десять лет назад уехал в США. У меня тогда в театре произошел конфликт с режиссером Робертом Стуруа, и сын рассудил: «Тебе за это ничего не будет, а на мне он отыграется». Так оно и произошло. На одной из репетиций Ираклий послал Стуруа куда подальше и ушел из театра.

Он не думал навсегда уезжать в Америку. Когда первый раз увидел Нью-Йорк, то сказал, что никогда бы не смог там жить, так как это «сатанинский город». А на меня, наоборот, Нью-Йорк произвел колоссальное впечатление. Какими же были люди, которые смогли построить такой город! И какими были те, кто заказал им возвести все эти небоскребы и мосты, которые и сегодня, спустя столько десятков лет, стоят и работают?

Но в итоге получилось так, что друг сына, который уже жил в США, предложил ему работу, и Ираклий переехал.

В Грузию за эти годы он приезжал всего один раз.

А я, наоборот, никогда даже не мог себе представить, чтобы уехать из Грузии. Что я буду делать в той же Америке? Там ведь даже панихид нет.

У нас панихиды — это своеобразный клуб, мы все встречаемся и говорим «за жизнь». Вы знаете, что в Грузии самые большие сплетники — это мужчины?

Или это прекрасное «ничегонеделание», которое есть у грузин! Это же прекрасно!

Моего деда звали Александр, друзья называли его Сандро.

Он родился в 1873 году и был на пять лет старше Сталина, с которым вместе учился в Горийской духовной семинарии. Для детей пять лет — это большая разница. Если вам семь, а мне двенадцать — то между нами пропасть. Маленький Сталин пел в хоре, которым руководил мой дед. И воспринимал Сандро как учителя.

Когда в 1937 году в Москве проходила декада грузинского искусства, то на гастроли поехал и коллектив деда. После выступления артистов пригласили на банкет в Кремле.

Дед рассказывал, что Сталин вышел к гостям с небольшим опозданием, все это было, конечно, красиво срежиссировано. Едва он появился в дверях, как весь зал взорвался криками восторга и аплодисментами.

Сталин пару секунд послушал обрушившуюся в свою честь лавину народной любви и поднял правую руку, ладонь которой была обращена к собравшимся. Как по мановению, зал тут же обратился в тишину. Все не то что говорить — дышать боялись. И вот в этой тишине Сталин тихо произнес:

— Сандро здесь?

Он искал моего деда.

Толпа расступилась. Образовался живой коридор, с одной стороны которого стоял Сталин, а с другой — мой дед. И оба не двигались с места.

Дед же был старше Сталина, к тому же являлся его учителем. Но и положение Сталина тоже было необычным — он ведь был вождь. В итоге они оба пошли навстречу друг другу и встретились аккурат в середине этого образованного из артистов коридора.

Сталин обнял деда:

— Какой красавец!

— Я всегда был красивее тебя.

Все замерли. А Сталин рассмеялся:

— Ты совсем не изменился, — и пригласил деда к своему столу.

Когда было поднято несколько тостов, Сталин обратился к деду с предложением:

— Проси чего хочешь!

— Подари мне трубку, которую сейчас куришь.

Вождь опять улыбнулся. И со словами: «А ты и правда все такой же» — положил трубку в чехол и протянул деду.

Все это и сейчас хранится у меня дома. Чуть рваный чехол, который таким и был у Сталина, и трубка, которая потом долгие годы сохраняла аромат сталинского табака.

Незадолго до смерти деда положили в кремлевскую больницу. В один из дней ему принесли письмо Сталина. На грузинском языке тот писал: «Мне сказали, что вы больны, — это плохо. Но говорят, что должны поправиться, — это хорошо. Живите тысячу лет, ваш Сосо». Годы спустя это письмо очень поможет нашей семье.

Деда не стало в 1939 году. Его место в ансамбле занял мой отец Давид, который был не только замечательным певцом, но и очень хорошим руководителем. Я храню большую фотографию, на которой запечатлен весь коллектив под руководством Давида Кавсадзе.

На первом плане — отец и тогдашний председатель комитета по культуре Грузии. Только отец стоит на несколько сантиметров впереди него.

Подобная вольность стоила отцу жизни.

Когда началась война, все танцоры и певцы ансамбля Кавсадзе получили бронь. Не было ее только. у руководителя, моего отца. И его призвали на фронт.

Потом выяснилось, что бронь на него конечно же была. Вот только по каким-то причинам ее не смогли вовремя обнаружить. Понятно, что таким образом председатель комитета по культуре отомстил отцу.

В 1942 году под Керчью было страшное сражение. Очевидцы рассказывали, что даже море горело. Причем в буквальном смысле — разлилась нефть, и все вокруг полыхало.

Отец принял участие в той битве. Она напоминала Гражданскую войну, так как на стороне немцев воевали грузины, вступившие в ряды отряда «Белый Георгий», которым обещали, что после победы Гитлера Грузии будет возвращена независимость.