Жуков. Портрет на фоне эпохи - Л. Отхмезури

Если допустить, что у Жукова действительно имелись сомнения, исключено, чтобы он высказывал их публично: в этом случае его самого немедленно бы арестовали. В Слуцке комбриг Жуков был далек от информированных московских кругов, в которых знали правду, как о том рассказывает писатель и журналист Илья Эренбург: «Помню страшный день у Мейерхольда. Мы сидели и мирно разглядывали монографии Ренуара, когда к Всеволоду Эмильевичу пришел один из его друзей, комкор И.П. Белов. Он был очень возбужден, не обращая внимания на то, что, кроме Мейерхольдов, в комнате Люба и я, начал рассказывать, как судили Тухачевского и других военных. Белов был членом Военной коллегии Верховного Суда. „Они вот так сидели – напротив нас, Уборевич смотрел мне в глаза…“ Помню еще фразу Белова: „А завтра меня посадят на их место…“[192]» Белов был смелым человеком. На заседании Военного совета 21–22 ноября 1937 года он подвергнет критике чистки, указывая на то, что они вредят боеготовности армии и что арестовывают невиновных. 7 января 1938 года он будет арестован и приговорен к смерти после суда, продолжавшегося десять минут.

Донесения подполковника Филипа Р. Феймонвилла, американского атташе в Москве, являются примером проницательности. Через двадцать четыре часа после суда над Тухачевским, опираясь только на статью в «Правде» и на собственный здравый смысл, он составил и отправил в Вашингтон свой аналитический доклад с выводом о том, что суд был постановкой, а все обвинения сфабрикованы госбезопасностью и имеют политическую подоплеку. Но Феймонвилл не советский гражданин, годами живший в атмосфере шпиономании. Страх перед заговорщиками и вредителями всех мастей, столь характерный для сталинской системы, находит почти комическое выражение в воспоминаниях Эры Жуковой относительно болезни ее отца осенью 1936 года, то есть до процесса над Тухачевским.

«В гарнизоне было два заболевания этим тяжелейшим недугом [бруцеллезом]… в связи с чем считали, что их обоих, возможно, заразили намеренно»[193].

Если в июле 1937 года Жуков действительно сомневался в обоснованности обвинений против группы Тухачевского, то это дело должно было казаться ему еще более непонятным. Действительно, почему Сталин, не жалевший сил и средств для создания современной армии, вдруг решил уничтожить лучших ее командиров, наиболее компетентных организаторов этой армии и самых талантливых инженеров, которым не было еще и 45 лет? Зачем дезорганизовывать и обескровливать вооруженные силы, значение которых возрастало по мере усиления военных приготовлений в Германии, в Италии, в Центральной Европе, на Дальнем Востоке, где Япония напала на Китай? Зачем он истребил почти всех тех, кто приобрел опыт реальной войны в Испании и на Дальнем Востоке? Зачем расстрелял одного из самых блестящих мыслителей XX века Михаила Тухачевского и его последователей, командиров и теоретиков, лучше, чем кто бы то ни было другой, владевших оперативным искусством? На заседании политбюро в 1938 году Сталин признает перед своими окаменевшими от изумления соратниками выдающиеся военные таланты Тухачевского и его решающий вклад в развитие теории, технологий и организации![194]

В те дни и ночи Жукова, как и его товарищей, занимали совсем другие, более практические вопросы. Что думать и как отзываться на людях о коллеге, с которым еще вчера ты здоровался, а сегодня его арестовали? Или о другом, исчезнувшем на рассвете, которого армейская газета лишь на прошлой неделе ставила в пример? Против каких категорий людей направлена чистка? А я, я вхожу в одну из них? Могу ли я стать объектом доноса? С кем надо прервать общение? Какую линию поведения выбрать в отношении политорганов армии? Такие тревожные вопросы задавал себе каждый офицер. Климат в армии стал невыносимым. Часть командиров вовлеклась в вакханалию доносительства[195]. Забыты все прошлые дружбы и привязанности. Не осталось никакого корпоративного духа, армия, как государственный институт, утратила инстинкт самосохранения. Большинство командиров замкнулись в себе, минимизировали контакты с окружающими и ждали, когда уляжется буря. В неотцензурированном варианте своих «Воспоминаний» Жуков написал: «В стране создалась жуткая обстановка. Никто никому не доверял, люди стали бояться друг друга, избегали встреч и каких-либо разговоров, а если нужно было – старались говорить в присутствии третьих лиц – свидетелей. Развернулась небывалая клеветническая эпидемия. Клеветали зачастую на кристально честных людей, а иногда на своих близких друзей. И все это делалось из-за страха не быть заподозренным в нелояльности. И эта жуткая обстановка продолжала накаляться. […] Каждый честный советский человек, ложась спать, не мог твердо надеяться на то, что его не заберут этой ночью по какому-нибудь клеветническому доносу»[196].

В тот момент, когда советские люди узнали о казни Тухачевского, Жуков находился в Слуцке, где командовал 4-й донской казачьей дивизией. Согласно воспоминаниям дочери Жукова Эры и его двоюродного брата Михаила Пилихина, который осенью 1936 года гостил у Георгия, он едва оправился после восьмимесячной болезни. Во время сентябрьских маневров 1936 года, в страшную жару, Жуков и один из его офицеров выпили кувшин молока. Скоро у них обнаружился бруцеллез, который у Жукова протекал очень тяжело. Как вспоминал Пилихин, сначала его двоюродного брата отправили в минский госпиталь, а потом в Центральный военный госпиталь в Москву, потому что его состояние вызывало тревогу. По воспоминаниям Михаила, Александра и Эра останавливались у него в квартире, когда приезжали в Москву навестить Георгия.

Уже после развода с мужем Александра будет утверждать, будто он пролежал в госпитале дольше, чем было необходимо, потому что хотел переждать там бурю чисток[197]. Мы уже видели, как Жуков занимал выжидательную позицию в 1914 и 1917 годах, но поверить словам бывшей жены маршала в данном случае не можем. Некто Никифор Гурьевич Конюхов, бригадный комиссар, бывший сослуживец Жукова по Белорусскому военному округу, рассказал, что в Слуцке действительно произошел несчастный случай, в котором пострадал Жуков. Это свидетельство, взятое из неизданных мемуаров[198], написанных в начале 1960-х годов и неизвестных историкам, позволяет утверждать, что в действительности Жуков вернулся на свой пост в мае 1937 года, как раз накануне чистки армии. За время болезни он похудел на двадцать килограммов, и здоровье его еще не восстановилось. Вот рассказ Конюхова: «В мае 1937 года по нашему Белорусскому военному округу проходила окружная партийная конференция. Надо сказать, конференция была весьма бурной по вопросам боевой и политической подготовки. Некоторые командиры-единоначальники [то есть кто командовал своей частью без комиссара] противопоставляли боевую (строевую, тактическую, стрелковую) подготовку политической. На конференции стали известны такие факты. Командир 4-й кавдивизии Г.К. Жуков издал приказ о том, что всякая работа политотдела дивизии и партбюро полков планируется штабами. А Конев Иван Степанович на совещании начсостава 2-й стрелковой дивизии [командир 2-й стрелковой дивизии] сказал: „…Если настанет час испытаний, то с чем будем воевать – с винтовкой или с марксизмом?“ Это было полным голосом сказано, что стрелковая, тактическая подготовка – главное, ведущее и уравнять боевую подготовку с политической нельзя. На партийной конференции эти выступления были подвергнуты резкой критике и связаны с именем командующего войсками И.П. Уборевича, который, видимо, готовился сказать свое мнение по этому вопросу в заключительном слове, но сказать ему не пришлось. На третий день партийной конференции, утром, член Военного совета А.И. Мезис объявил, что сегодня ночью арестован командующий войсками И.П. Уборевич. Это сообщение партийной конференцией было принято как удар обухом по голове. Как-то так получилось, что резкая критика как бы послужила причиной или материалом его ареста».