Русский капитан - Владислав Шурыгин

…По диплому Олег был «перс». Языки с детства давались ему на удивление легко. С семи лет он свободно говорил по-немецки, изучив его за два года, пока отец служил в Дрездене. Потом, в московской спецшколе так же легко изучил английский, на котором даже пытался писать стихи и занял первое место на городской олимпиаде. В институте он попросился в группу, изучающую персидскую группу языков. И уже к третьему курсу стал одним из лучших. «Фарси», «дари» и «пушту» он брал с налета. А на последнем курсе, под влиянием рассказов бывших выпускников о войне в Чечне, в тайне от отца, который был категорически против его «увлечения Чечней», он занялся чеченским языком.

Отличное знание языков плюс генеральские звезды отца определили его дальнейшую службу. По выпуску Кудрявцев поучил назначение в одно из подразделений центрального аппарата Главного Разведывательного Управления и там продолжил изучение чеченского языка, благо, на новом месте материалов и возможностей для этого было предостаточно. Отдел занимался переводом радиоперехватов…

В том, что его почти не выпускали с Ханкалы, Олег не без основательно подозревал отца. Кудрявцев старший, совершенно случайно узнавший от своего товарища, что сын за год умудрился не только стать переводчиком с чеченского, но еще и сам напросился в командировку, пришел в неписуемую ярость. Вызванный «на ковер» в кабинет отца, Олег услышал столько эпитетов в свой адрес, сколько не слышал их до этого за всю жизнь.

— …Никогда не думал, что вырастил полного мудака! — громыхал отец. — Чего тебе не хватает? Романтики захотелось? Когда тебе чечены жопу на фашистский знак порвут — будет тебе романтика! Я, как последний идиот, пытаюсь устроить его будущее. Готовлю ему нормальную командировку в нормальную страну. А этот… ломится в Чечню. Да ты хоть понимаешь, что ты творишь? Если там… — отец ткнул пальцем в потолок, — …решат, что ты «чеченец», то, все! — так до пенсии и будешь ползать по этому гребанному Кавказу. Ты о матери, стервец, подумал? Как ей, с ее давлением, сказать, что единственный сынок решил в Чечню мотануть, романтики набраться?..

А случись что, думаешь, тебе памятник Путин поставит, или если тебе ногу оторвет, Дашка твоя будет из под тебя горшки выносить? Хрен ты угадал! Калеки бабам только в фильмах нужны. А так, махнет хвостом и — поминай, как звали!..

Из кабинета отца он вышел совершенно сломленным и раздавленным. Если бы в тот же день можно было все отыграть назад, он, конечно, все вернул бы назад. Но армия есть армия — принятые решения в ней обычно выполняются. И уже через неделю семья провожала Олега на аэродром «Чкаловский». За эти дни отец немного поостыл. И хотя в его серых глазах не пропал стальной блеск раздражения, он помягчал. Так, вернувшись вечером со службы и, оглядев полученный Олегом новый, только со склада, тяжелый ватный бушлат блеклой «зелено — морковной» расцветки и неуклюжие кирзовые «берцы» он хмыкнул:

— В такой робе только зеков на лесоповал водить! Одели армию хер знает во что…

На следующий вечер он привез комплект зимней формы и высокие легкие ботинки на меху. «Сплав» — была обозначена на лейблах и ценниках марка фирмы.

— Держи, вояка! На синтепоне, не продувается и не промокает. И «берцы» вполне подходящие…

Отцу Олег доверял. В Афгане тот два года командовал полком, а потом после академии, еще год дивизией…

Уже провожая его на борт, ежась на январском, пробирающем да костей аэродромном ветру, отец, вдруг, неуклюже обнял его.

— Ладно, сын, запомни одно. От войны не бегай, но и сам на нее не напрашивайся. Судьба не любит самодеятельности. Головы не теряй. Смотри на старших. Тебя там встретят мужики достойные. И береги себя! Ты у нас один…

…Скорее всего, Кудрявцев старший посодействовал, что бы младшего не слишком привлекали к войне. Олега сразу по прибытии оставили при управлении разведки, хотя, как он вскоре узнал, переводчики были очень нужны и в действующих частях.

Небольшую комнатушку в приспособленном под жилье стальном морском контейнере он делил с капитаном переводчиком Виктором, который, представляясь, сделал ударение на последний слог — ВиктОр. Капитан был всего на четыре года старше Олега, но выглядел на все сорок. Болезненно худой, с запавшей под глазами вечной желтизной и ранней плешью он выглядел просто кощеем. В первый же вечер, когда Олег «прописывался» по случаю прибытия, ВиктОр, поднимая очередной стакан, моздокской мутной водкой хмыкнул:

— В девяносто восьмом меня два черножопых в Анголе паленым ромом траванули. Они на английскую «сис» работали. И очччень мной были недовольны. Какой мы тогда контракт из-под носа англичан увели… — он многозначительно сузил глаза, словно из ханкалинского далека, пытался рассмотреть двух далеких злобных негров. — Печень тогда из-под ребер просто вываливалась. Пить врачи вообще запретили…

И он выпил, всем своим видом показывая салаге лейтенанту, на сколько героическим поступком для него является это употребление этой «огненной воды».

Сейчас капитан служил в управлении внешнего сотрудничества. Точнее дослуживал. Почти полгода он ожидал долгожданного приказа об увольнении. На «гражданке» его уже давно ждало место в каком-то российско — голландском «эспе», которым управлял его друг. И потому эта командировка была ему, как он сам говорил «как серпом по яйцам!».

— Да я в неделю у Валерки больше заколачивать буду, чем здесь генерал за четыре месяца! — пояснил он.

До отъезда ВиктОру оставался всего месяц и потому капитан собирался окончательно «лечь на сохранение». Термин этот, как вскоре узнал Олег, означал максимальное сворачивание всякой служебной активности, что бы по возможности тихо и без происшествий дотянуть до «дембельской» вертушки на Моздок.

И потому, когда «спецназеры» доложили, что в ходе одной из засад был захвачен в плен афганец и Маринин собрался лететь в бригаду, капитан, который должен был лететь с ним переводчиком, откровенно затосковал.

— Твою мать! И больным не скажешься. Маринин потом — сгноит за месяц. Он «беременных» на дух не переносит. Пес войны, хренов!

Тогда-то Олег и решил пороситься вместо Виктора сопровождать начальника разведки.

— Я подтвержу, что ты лежишь с температурой. А дари, пушту, фарси — мои дипломные языки.

— Ты чего, старичок, серьезно? — изумился капитан. — Нахера тебе это надо? У тебя здесь такая должность, что можно хоть до пенсии здесь груши околачивать. Зачем тебе эти горы?

— Я еще ни разу не работал на настоящем допросе. — Признался Олег. — Хочу, пока есть возможность, опыт получить.

ВиктОр удивился еще больше:

— Ты что заболел? Совсем сдурела твоя башка. Оно тебе надо? Думаешь, это так интересно? Брось. Это самая грязь войны. Знаешь, почему грушники не пишут мемуаров? Да потому, что никто не хочет вспоминать о том, что видел и делал…

Но соблазн «закосить» был для капитана слишком велик и, помявшись для приличия, он через два стакана дал себя уломать…

…Слетать с Марининым на «боевые» было верхом мечтаний Кудрявцева. Ему казалось, что там, среди войны, Маринин, наконец, разглядит в нем настоящего «боевика». Человека, готового отдать всего себя службе, армии, Родине…