Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау - Марек Краевский

— Ты где, Анвальдт?

— На вокзале.

— Жди меня на первом перроне. Я сейчас еду к тебе. Повтори — на каком перроне?

— На… п-первом.

Ни на первом, ни на каком другом перроне Мок Анвальдта не нашел. Движимый интуицией, он направился в пикет дорожной полиции. Анвальдт спал в камере и громогласно храпел. Мок предъявил изумленному дежурному свое удостоверение и вежливо попросил о помощи. Дежурный отдал распоряжение подчиненным. Те подхватили пьяного под мышки и за ноги и оттащили в автомобиль. Мок поблагодарил услужливого дежурного и его людей, завел мотор и через четверть часа опять был на Редигерплац. В сквере все скамейки были заняты. Люди отдыхали после дневного зноя и с удивлением смотрели на коренастого мужчину с изрядным брюшком, который, шумно сопя, извлекал с заднего сиденья черного «адлера» совершенно бесчувственного человека.

— Во нажрался! — восхитился проходивший мимо подросток.

Мок снял с пьяного испачканный блевотиной пиджак, свернул и бросил под переднее сиденье. Перекинул его левую руку через свою потную шею, правой обнял за поясницу и на глазах рогочущих зевак втащил в подворотню. Дворника, как назло, нигде не было.

— В подворотню может войти кто угодно, а этот мерзавец небось пьет пиво у Коля, — раздраженно пробурчал Мок.

Он медленно преодолевал ступеньку за ступенькой, отираясь щекой о грязную, пропотевшую рубашку Анвальдта, вздрагивал, когда его овевало облако смрадного, кислого выхлопа, останавливался на площадках и громко ругался, не думая о соседях. А тут, как назло, один из них, адвокат, доктор Фриц Паташковски, выходил на прогулку со своим шпицем. Удивленный, он остановился, а большой шпиц чуть не сорвался с поводка. Мок бросил на них враждебный взгляд и не ответил на высокомерное «добрый вечер». Наконец он добрался до своих дверей и прислонил Анвальдта к стене. Одной рукой Мок придерживал его, а второй сражался с неподатливым замком. Через минуту они оказались в квартире. Анвальдт лежал на полу в прихожей. Мок сидел на туалетной тумбочке красного дерева и старался отдышаться. Потом запер дверь и спокойно выкурил сигарету. После чего ухватил Анвальдта за ворот рубашки и потащил в гостиную, а там подхватил под мышки и уложил на шезлонг. Он просмотрел карманы Анвальдта. Пусто. (Какой-нибудь шпаненок обчистил его.) Мок расслабил галстук Анвальдта, расстегнул рубашку и снял ботинки. Одежда Анвальдта была в жутком состоянии, вся в жирных пятнах и пепле. На худых щеках двухдневная щетина. Мок некоторое время глядел на подчиненного, потом пошел в кухню и внимательно просмотрел шеренгу банок, стоящих на верхней полке в кладовке. Каждая из них была накрыта пергаментной бумагой, обвязанной резинкой. Мок нашел то, что искал, — сушеную мяту. Он высыпал две щепотки мяты в кувшинчик, не без труда разжег огонь в кухонной плите, довольно долго выбирал конфорку и, найдя подходящую, поставил на нее сверкающий, начищенный чайник. Принес из ванной жестяной тазик и поставил на всякий случай возле Анвальдта. Вернулся в кухню. Снял кипящий чайник и налил кипятку в кувшинчик с мятой. Не зная, как погасить огонь, Мок попросту залил его водой. После чего принял холодный душ и облачился в халат. Из ванной он прошел к письменному столу и закурил толстую турецкую сигару — он держал их специально для особых оказий. Мок глянул на шахматную доску. Пат по-прежнему парализовал короля Эберхарда Мока. Ему все так же угрожали конь фон дер Мальтен и ферзь Краус. Но теперь на доске вновь появился белый ферзь Анвальдт, пришедший на подмогу королю.

Бреслау, среда 18 июля 1934 года, восемь утра

Анвальдт разлепил опухшие веки и сразу увидел стоящие на столике кувшинчик и стакан. Дрожащими руками он налил в него мятного отвара и поднес ко рту.

— Нож тебе не нужен, чтобы разделить губы? — Мок завязывал галстук, и от него исходил пряный запах дорогого одеколона. Улыбался он добродушно. — Знаешь, я даже не зол на тебя. Как можно быть злым на человека, которого чудом нашел? Щелк — был Анвальдт и нет Анвальдта. Щелк — и Анвальдт снова есть. — Улыбка сползла с лица. — Если у тебя был важный повод исчезнуть, кивни.

Анвальдт кивнул. В черепной коробке вспыхнул фейерверк. Он снова налил мяты. Мок, широко расставив ноги, стоял и смотрел на страдающего с похмелья Анвальдта. Стоял, сплетя руки на животе, и крутил большими пальцами.

— Хорошо. Вижу, тебе хочется пить. Это значит, рвать тебя не будет. Я приготовил тебе ванну. В ванной висит одна из моих рубашек и твой вычищенный и отглаженный костюм. Ты здорово уделал его вчера. Мне пришлось немало заплатить жене дворника за ее старания. Она полночи занималась им. Заодно начистила твои башмаки. Деньги отдашь мне, когда они у тебя будут. Вчера тебя кто-то обокрал. Побрейся, а то ты выглядишь как бродяга. Можешь воспользоваться моей бритвой. — Тон у Мока был жесткий и решительный. — А теперь внимательно слушай меня. Через сорок пять минут ты сядешь здесь, напротив меня и расскажешь про свои приключения. Кратко и конкретно. Потом мы пойдем в церковь Иоанна Крестителя. Там в девять пятнадцать меня будет ждать доктор Лео Гартнер.

Они сидели в прохладном полумраке. Натиск солнца замирал на цветных фильтрах витражей, стены из тесаного камня приглушали грохот и сумятицу потного города, силезские князья спали в тихих нишах, а латинские надписи на стенах навевали мысли о вечности. Часы Мока показывали двадцать минут десятого. Они сидели, как было уговорено, на первой скамье и высматривали Гартнера. Но вместо него к ним подошел невысокий, стриженный бобриком священник в очках в серебряной оправе. Он молча вручил Моку конверт и сразу же удалился. Анвальдт хотел пойти следом за ним, однако Мок его удержал. Он достал из конверта напечатанное на машинке письмо и подал Анвальдту:

— Прочти. Я здесь плохо вижу, а мы же не будем выходить на эту чертову жару.

Произнеся это, Мок вдруг сообразил, что обращается на «ты» к сыну барона фон дер Мальтена. (Уж коль я говорил «ты» Мариетте, значит, могу и ему.)

Анвальдт глянул на лист, украшенный золотым гербом университетской библиотеки, под которым шли строки, напечатанные щегольским шрифтом директорской пишущей машинки.

«Ваше превосходительство!

Прошу меня простить за то, что я не смог лично явиться на условленную встречу: в связи с семейными обстоятельствами вчера вечером я вынужден был срочно выехать из города. Я неоднократно звонил Вашему превосходительству, однако Вас не было дома. Так что пусть вместо меня говорит это письмо, а сообщить мне нужно несколько важных вещей. Все, что я сейчас поведаю, основано на превосходной книге Жана Буайе „Les Yesidie“,[37]вышедшей в свет в Париже десять лет назад. Автор, известный французский этнограф и путешественник, пробыл среди езидов четыре года. Они относились к нему с такой симпатией и таким уважением, что даже допустили его до участия в некоторых священных обрядах. Среди множества интереснейших описаний религиозного культа этой таинственной секты одно чрезвычайно знаменательно. Наш автор пребывал где-то в пустыне (он точно не указывает где) вместе с несколькими старейшинами езидов. Там они посетили некоего отшельника, проживающего в пещере. Древний этот пустынник часто пускался плясать и впадал в транс, подобно турецким дервишам. При этом он выкрикивал пророчества на непонятном языке. Буайе, как он пишет, долго пришлось упрашивать езидов растолковать ему эти профетические выкрики. В конце концов они согласились и перевели их. Отшельник возвещал, что настало время отомстить за убитых детей Аль-Шауси. Буайе, хорошо знающему историю езидов, было известно, что убийство это произошло на переломе XII и XIII веков. Но его удивило, что они, у которых месть почитается священным долгом, так долго ждали. И езиды объяснили ему, что месть почитается совершенной, только когда способ мести в точности соответствует преступлению. И потому если кому-то кинжалом выкололи глаз, то мститель должен точно так же лишить глаза преступника либо его потомка, причем не обычным ножом, а обязательно кинжалом и лучше, если тем же самым. Месть за убитых детей Аль-Шауси оказалась бы в соответствии с их законами только в том случае, если бы малолетние потомки убийцы погибли точно так же. Но в течение нескольких столетий это невозможно было сделать, и только сейчас пустыннику явилось божество Мелек-Тавуз и возвестило, что пришла долгожданная пора. Езиды очень чтут пустынников, они считаются в езидской общине хранителями традиции. А месть — часть их священной традиции. И вот когда отшельник возвещает, что настало время мести, из членов общины выбирают мстителя, на правой руке которого делают татуировку символа мести. Если мститель не исполнит задания, его публично вешают. Так пишет Буайе.