Дело Магнитского. Зачем начали новую холодную войну с Россией? - Андрей Львович Некрасов

в Европе знаковым государственным институтом. После показа по государственному каналу никто не посмеет мне сказать, что я - российский пропагандист. А ведь в планах еще и показ по финскому YLE, датскому DR2 и голландскому VPRO.

Конечно же, для меня самой больной темой - наверное, она будет поднята опять этой зимой - является Германия. Самая важная, большая страна в Европе. И там все пока не слава богу.

В Германии мне дали почувствовать, что я со своими расследованиями перешел черту. Замахнулся на устои. И что истеблишмент такого не прощает. Я не употребил здесь слово «государство», потому что оно у меня ассоциируется с Россией. Но в случае Германии тоже можно говорить о государстве. Да, там работают демократические институты, да, там есть гражданское общество, но когда они входят с государством в прямой конфликт по принципиальным вопросам, побеждает государство. И дело Магнитского стало, как это ни удивительно, совершенно фундаментальным, принципиальным вопросом. Конечно же, не потому, что в Германии кого-то сильно волнует трагическая судьба Магнитского или права заключенных в российских тюрьмах. Нет. Но дело Магнитского встроилось в основание политики по отношению к России, истеблишмент зафиксировал на нем свою моральную высоту. Свое превосходство. Все это нельзя отмотать назад, нажать кнопку Undo. Невозможно. И поэтому я должен быть объявлен российским пропагандистом, если не сумасшедшим.

Неудобно, конечно, что я лауреат самой престижной немецкой телевизионной премии - GRIMME. Неудобно, что раньше снимал фильмы, критикующие российское руководство. Но ничего не поделаешь, справимся и с этим. Так рассуждают мои оппоненты в Бундестаге и ПАСЕ.

Дискуссия в немецкой прессе продолжается. У меня брали большое интервью во Frankfurter Allgemeine. В ответ выступил член Бундестага Фабрициус. Потом слово взял и герой картины, автор доклада ПАСЕ по делу Магнитского Андреас Гросс. Он прямо обвинил меня в манипуляциях, говоря о фильме, поставил его в кавычки - «фильм». «Таким «фильмам» не место на наших телеканалах», - говорит швейцарец Гросс о решении немецко-французского телевидения. «Наши» каналы, русский «фильм». Только потому, что я не согласен с его докладом. Демократия заканчивается там, где затрагиваются интересы политического истеблишмента.

28 июня 2016-го. Фильм показывают на Московском кинофестивале

В зале кинотеатра «Октябрь» народу было много, хотя несколько мест оставались свободными - при том, что, заходя в зал в последний момент, я видел у входа людей, которых в зал почему-то не пустили. Было много журналистов российских телеканалов. Появился Никита Михалков. Я был немного удивлен, когда услышал его знакомый, с хрипотцой, голос. Михалков сказал, что ради такого случая специально приехал из больницы, чтобы представить и поддержать этот фильм, у которого очень нелегкая судьба. Тут я вспомнил, что кто-то из России написал мне, что фильм отмечен и запланирован специальный показ с участием Михалкова, даже употреблялось слово «гала» - гала-показ. Никакой «галы», конечно, не было, но Михалков приехал.

Он сказал много приятных слов. Что я совершил поступок. Сказал еще, что кино может быть оружием. Тут, конечно, я немного опешил. Такого определения своего фильма я не ожидал. Каким оружием, для чего -оружием?

Михалков упомянул Олимпиаду. То, что Россию унизили. И хорошо, что в этот трудный момент находится кто-то на Западе, кто готов идти против течения.

- Да, - говорил он, - Андрей Некрасов считался антисоветчиком (он так и сказал - хотя, наверное, подразумевал под этим словом оппозиционера, я все-таки не такой старый. - А.Н.). Но он имел мужество, когда узнал правду, рассказать все, как есть, в своем фильме. Это поступок художника. И поступок мужчины.

В общем, было много лестных слов, но похвала прозвучала в очень неожиданном для меня контексте.

У меня было несколько секунд для того, чтобы решить, что делать после этого. Но я все-таки решил ответить. Поблагодарить Михалкова за то, что он приехал из больницы. Сказал, что с его стороны это тоже поступок. Тут я тоже дал волю эмоциям.

- Меня, - говорю, - обвиняли и в манипуляции, и во лжи. И я не скрываю, что мне приятно иметь возможность показать свой фильм и слышать слова поддержки и одобрения. Спасибо Никите Сергеевичу и спасибо всем вам, что пришли, - обратился я к зрителям. И продолжил: - Фильм длинный, больше двух часов. Он длинный еще и потому, что мне пришлось быть не только художником, но и следователем и привести максимально возможное для данного киноформата число аргументов и документов. И вам предстоит не столько развлечение на кинофестивале, сколько работа - вам придется сегодня работать вместе со мной, читать документы, включать логику, следить за этой интригой, разбираться в этом сложном деле. Мастер не даст соврать, - показал я на Михалкова, - что это крайне сложная задача - сохранять художественные, драматические пропорции в фильме и в то же время сражаться за свою позицию, свою версию событий.

Я хотел уже пройти и занять свое место, но Михалков меня остановил и крепко обнял.

Конечно, я не настолько наивный человек, к тому же не новичок в сложном мире кино, чтобы не понимать: меня так тепло принимают в Москве не только в силу художественных достоинств моего фильма. Во всем этом есть политическая подоплека. Я помнил, что между приглашением поучаствовать в документальной конкурсной программе и новым приглашением - касающимся спецпоказа - была некая длинная пауза. Я не знаю, кто в Москве посмотрел и обсуждал фильм в период этой таинственной паузы. Возможно, как говорилось в СССР во времена моей юности, его показали «кому надо». Не знаю, при каких обстоятельствах фильм посмотрел Михалков. Мне обо всем этом никто не докладывал.

Я потом слышал, что какое-то заявление делали Лавров и Чайка, которых потом - разумеется - упоминал Браудер. Лавров рассуждал о санкциях и сказал, что есть такой фильм, который ставит под сомнение обоснования санкций и «закона Магнитского». И не случайно, отметил министр иностранных дел, этот фильм запрещают на Западе.

Меня как-то спросил журналист одного из восточноевропейских изданий: «А что вы думаете по поводу того, что стали лицом официальных российских телеканалов?» Я не обдумывал заранее ответ, говорил спонтанно. Сказал:

- Я простой смертный. Снял фильм в сотрудничестве - техническом, творческом, даже политическом - с западными кинофондами и телекомпаниями, западными профессионалами. Они меня поддерживали на всем протяжении съемок - как в тот период, когда мы верили Браудеру, так и позже, когда я сомневался в его честности. Я написал невообразимое количество текстов, объявлений и писем, переводил документы