Сокровища России - Сергей Голованов

Лишь один человек, кроме Эдика, не принял участия в веселье. Несчастная, заплаканная Людочка, прежде чем вручить ему ключи от сейфов и кабинетов, целый час рыдала на груди Эдика. На похороны бедняжку не только не позвали — это бы ладно, пришла бы сама, ведь на последнее прощание не приглашают — но даже запретили под угрозой жестоких репрессий. Тормознула блондинку Людочку брюнетка Пузырева. Вдова позвонила Людочке и наобещала, если увидит — набить, выдрать, ободрать, вывернуть. Людочка перетрусила, не зная, что на похороны придут еще шесть блондинок, а на семерых блондинок не нападет никакая брюнетка. Разве что на парочку…Эдик понимал страсть Пузырева и вполне разделял его полушутливую теорию-оправдание. Мол, брюнетки, они хищницы, они всегда сбивают мужчин еще на «взлете», они седлают его и ездят, но рано или поздно замученный, затравленный мужчина инстинктивно, как раненый зверь к целебной траве, тянется к спасительным блондинкам. Пузырев творчески углубив теорию Ростовцева, доказывал Эдику, что в России до сих пор сохраняется своеобразный матриархат брюнеток, которые и пригнали сюда своих мужчин, сидя сзади низ на лошадях. Земля оказалась скудная и холодная, и если б ее не согревали своими спинами завоеванные северные дурочки-снегурочки с льняными волосами, вряд ли бы россы здесь задержались. Европу от монгольского нашествия спасли блондинки, считал Пузырев. У брюнеток куча проблем, решать которые приходится мужчине. У блондинок проблем нет, кроме одной единственной — она сама проблема. Брюнетки хитрые, перекрашиваются в блондинок, именно так и поймала в свое время молодого Пузырева его супруга. Блондинки, правда, тоже перекрашиваются в брюнеток, но по другой причине — когда уже нет сил отбиваться от мужчин. От брюнеток — делился Пузырев — веет жестоким холодом мысли, от блондинок веет покоем, они тупенькие. Будь Людочка перекрашенной брюнеткой, Эдику не удалось бы вырваться из ее объятий, но Людочка — настоящая блондинка, плакала просто так. Эдику пришлось ее успокаивать, а поскольку успокоить блондинку можно только одним способом, то дело закончилось на роскошном диване, который бедняга Пузырев купил буквально перед своей смертью, но так и не успел «обновить».

Одним словом, в эту скорбную ночь в Российском музее сверху донизу кипела пьяная оргия, ибо сотрудники и реставраторы, в основном молодежь, вызвонили своих подружек-плакальщиц с их подружками, поплакаться с женатиками, и только разве в древности, у скифов и россов, бывали еще такие веселые поминки. Российский музей свято хранил традиции предков. Только охранники музея щелкали зубами, с завистью прислушиваясь к женскому хохоту и громкой танцевальной музыке. Им и по стопочке не поднесли. Если кого и гонял Пузырев из своих работников, то только их, дисциплина держалась и после его смерти. Воры умеют охранять свое богатство.

Утром, едва освободившись от сонных объятий Людочки, Эдик принялся названивать зарубежным партнерам по телефонным номерам из ежедневника Пузырева. Только австралиец попытался отвертеться от экспозиции своих бумерангов в Эрмитаже, темнота, и ему пришлось объяснять, что Эрмитаж — это вовсе не новые расходы, а совсем наоборот. А Петербург — не деревня, как заверял Пузырев, а довольно приличных размеров город, и даже нищие в нем достаточно богаты, чтобы наклянчить пять долларов на входной билет. Остальные музеи мира с радостью восприняли отмену бойкота. Директор Британского музея даже прослезился от радости — по голосу слышно — насколько он дружит с Эрмитажем, и как сильно огорчал запрет сэра Пузырева. Эдик верил людям. Англичанин действительно огорчался. Но за «копию» Леонардо и «копию» Микеланджело, обещанных Пузыревым за смешную цену в три миллиона долларов (сто тысяч — на счет Российского музея, два девятьсот — из рук в руки наличкой) он готов был бы не только объехать со своей выставкой Эрмитаж, не только прогнать по всей России убыточный для музея выставочный тур, но и заехать с картинами вместо Эрмитажа в родную деревню Пузырева, где спешно строили картинную галерею.

Где-то между звонком в Нью-Йорк и звонком в Токио в кабинет влетели радостные мальчишки, за ними пятился пес, который рычал и скалился на преследовавшего охранника. Он не любил охранников — по приказу Пузырева они всегда выкидывали пса из музея. Шерстяной наглец как-то пометил, задрав заднюю лапу, картину самого Васнецова, так что Эдик не стал защищать пса — ему пришлось вернуться на улицу. Мальчишек пришлось выгонять самому, в приемную — надо же дать возможность одеться своей секретарше. Глазастые, они мигом рассмотрели, с кем ночевал папа, и тут же с радостной надеждой завопили:

— Пап, это наша мама, да?!

— И не надейтесь, — отрезал Эдик, прислонившись к дверям кабинета. Сынки Людочку съедят. Кот поможет. Миф о маме являлся одной из страшилок, которыми Эдик отбивался от мальчишек. Другой страшилкой являлся «дед», ее пришлось даже воплотить, когда она перестала срабатывать. Еще одна страшилка, о бабушке, к сожалению, оказалась холостым выстрелом, потому что «дед» неожиданно принялся забивать клинья под Марью Антоновну, бывшую соседку Эдика, которая присматривала за мальчишками в его отсутствие, и мальчишки ее не боялись. Но «дед» — самый настоящий — в глазах мальчишек, по крайней мере, воплотился три месяца назад к их ужасу и восторгу пса. Правда, коту даже дед оказался по фигу. «Вот скоро дед приедет, он вас…» — грозил Эдик, то и дело встречаясь с кандидатами на эту должность. Подошел в самый раз отставной майор-ракетчик, пятидесяти с лишним лет. Жена его недавно скончалась, а сын жил уже своей взрослой жизнью, переехав жить и работать за границу, так что майор думал недолго, и за восемь штук баксов в месяц согласился заиметь еще одного незаконно рожденного сына в лице Эдика, а также воспитывать своих неожиданных внуков Колю и Витю. Первое время страшилка, воплощенная в жизнь, работала превосходно — дед и впрямь оказался страшен. Под его ледяным взглядом голубых выцветших глаз даже пес поджал хвост, а кот обошел «деда» стороной. Взгляд обещал многое — и оно свершилось. Подъем в шесть утра, потом километровая пробежка и физзарядка с ледяным душем. Для начала трудового дня. Внуки взвыли, пес визжал от радости — даже душ ему понравился, подлизе. Через два дня он даже принялся тявкать на мальчишек и кота вместе с майором. Кот только хихикал. Он кот, он деда не боялся. Наказание у деда имелось только одно — наряд вне очереди, что означало выкапывание куба земли с места будущего бассейна, вместо компьютерных игр или вообще свободного времени. Бассейн довольно быстро расширялся и углублялся, потому что наряд выполняли всегда вдвоем, постоянно перевыполняя наказание, да и сам дед частенько подключался на подмогу — всем троим хотелось выкопать бассейн поскорее. Осознав свою ошибку, дед начал наказывать копанием окопов и огромного блиндажа-бомбоубежища, а бассейн копать — превратил в поощрение.

Участок возле дома в пригороде Москвы, что купил Эд, раскинулся на несколько гектаров земли, и работы хватало. После переезда прежняя соседка — училка сначала приезжала к ним на такси, но потом и вовсе переселилась, благо лишних комнат в новом доме хватало. Способствовал этому «дед», полный еще жизненных сил настолько, что она уже подумывала всерьез над его предложением заделаться законной «бабкой», выйдя за него замуж. Но день, он длинный, плотный и насыщенный, и работой, и учебой — в школу без документов мальчишек не брали, а частную подыскать некогда, так что учителям приходилось ездить на дом к олигарху — и за этот длинный день дед все-таки сдавал, уступал свои позиции, пусть понемногу, но уступал. Говоря его языком, языком военного, в начале операции наши войска остановили противника, а затем отбросили его войска на намеченные рубежи, однако противник, придя в себя и перегруппировавшись, постоянными контратаками остановил наши войска, а на отдельных участках фронта даже прорвал оборону. Оперативная обстановка пока благоприятна, однако в стратегическом плане, без введения в бой крупных резервов противник неминуемо перейдет в наступление. Короче, майор, человек военный, так и сказал Эдику, что разгром неминуем, он не справится, если…последним стратегическим резервом и являлась «мама», которая пока что весьма успешно воевала только в виде страшилки. Эдик постоянно грозился вот-вот ее привести. В ее изображении сыграла роль теории Ростовцева, и будущая мама виделась мальчишкам толстой, кривоногой, мускулистой монгольской всадницей — в одной руке ее кнут, в другой — аркан, выбирай, что по вкусу. Вместо коня она оседлает их. Широкие ноздри свирепо шевелятся, черные глаза неумолимы…даже сам кот, заслышав ее тяжелые шаги, будет тут же убираться с дороги. «Мама» в изображении папы казалась неизбежностью — даже самому Эдику, потому что вокруг него странным стихийным образом складывалась — но семья, пусть и идиотская, насквозь фальшивая со стороны. Однако члены этой «семьи» смотрели изнутри, и странной она не казалась. Пустовало пока что единственное место мамы, и тут мальчишки готовы были постараться. Тетю Люду-секретаршу они знали уже давно, и неожиданная мысль втащить это пустое для них место в седло страшной монгольской «мамы» заставила их радостно подпрыгнуть. Сам Эдик против Людочки ничего не имел, напротив — лучшей жены для себя он и придумать бы не смог. Полностью в курсе его дел, помощница, с покладистым характером, к тому же блондинка, она вполне могла бы вписаться в тот образ семьи, что был в голове Эдика, но раньше, еще до появления мальчишек. Теперь, в реальности, Людочки в семье не могло быть. Она не справится.