Голоса на ветру - Гроздана Олуич

В этом сне он входил в какой-то дом с целой сетью переплетающихся коридоров и останавливался на лестничной площадке, откуда ступени вели и наверх, и вниз. Он смутно догадывался, что это бывший дом Арацких, но настолько изменившийся, что его очень трудно узнать. Да и сам Данило был мало похож на себя. Он стоял, не решаясь, куда направиться. Коридор, тянувшийся перед ним, вел к какому-то свету, в котором он различал чьи-то лица, но не мог вспомнить, видел ли этих людей раньше. В подвале Арацких при объявлении воздушной тревоги прятались и знакомые, и незнакомые, причем однажды, незадолго до того, как дом превратился в огромную яму с плавающим в ней мертвым белым поросенком, туда влетел какой-то немецкий солдат, вызвавший своим появлением общее смятение.

– Наталия, вышвырни его отсюда! – сказал один из соседей. – У него нет права здесь находиться!

– Да, права у него нет! – Наталия на миг замолкла. – Но я бы и собаку не выгнала под бомбы …

В сновидении Данилы, как и некогда наяву, звучали гневные и укоряющие голоса соседей и родственников, а коридор, которым он шел, начал куда-то спускаться. Данило растерянно остановился на верхней ступеньке, не решаясь выбрать ни одно из направлений. Он смутно почувствовал, что сейчас он не один: рядом с ним, в ярком желтом свете, стоял рыжеволосый мальчик с клеткой в руке, в клетке была желтая птица, звук ее пения заглушал доносящийся откуда-то из глубины грохот… «Значит ли это, – спросил он самого себя, – что я спасусь? Что не исчезну как голоса на ветру, как блеск в траве?»

«В каждом новом сне коридоры все длиннее, растерянность все сильнее!» – записал автор «Карановской летописи». «Так сын Стевана и внук доктора Луки Арацкого понял, что время колебаний истекло: нужно двигаться дальше или исчезнуть в путанице коридоров и голосов…»

* * *

Этот повторяющийся сон говорил Даниле Арацкому, что пришло время отъезда. Тем не менее он продолжал ждать встречи с Дамьяном, не понимая, почему возникает столько проблем с визой для его сына, пока наконец до него не дошло, что это дело рук Марты и ее всемогущего правоверного семейства, которое хотело воспользоваться ситуацией, чтобы помешать его планам. В конце концов, видимо благодаря вмешательству Гарачи, Дамьян вместе с первым весенним ветром прибыл в Гамбург, высокий, рыжеволосый, с серыми глазами, смущенный. По рассказам родителей матери и родственников он представлял себе отца иначе, а увидел копию самого себя, только гораздо старше. «А души у нас тоже похожи?» – подумал он, но времени на то, чтоб выяснить это, не было: приближался экзамен по анатомии, да к тому же визу ему дали только на десять дней. Нарушив этот срок, он превращался в D.P., то есть «перемещенное лицо», не зная, что Данило Арацки даже врагу не пожелал бы судьбы человека, до самой смерти мечтающего о встрече с родиной, какой бы та ни была.

«Кранкенхаус» из Регенсбурга был для него живым примером того, что даже случайно не должно было произойти с Дамьяном.

* * *

– С кем это ты разговариваешь по ночам? – в голосе Дамьяна явно слышались удивление и смущение.

В «Карановской летописи» и в «Дневнике» Данилы он натыкался на краткие записи типа «они снова приходили», хотя нигде не находил объяснения того, кто такие эти «они» и к кому и зачем приходили. А уж если они и приходят, то почему он, Дамьян, не видит и не слышит их, тех, которые преследуя его отца, сумели добраться до Гамбурга.

На все вопросы Дамьяна Данило Арацки отмалчивался. Парнишка слишком молод, чтобы понять, считал он, точно так же, как некогда, очень давно, считал Лука Арацки. Но Рыжик не только понимал, но и запоминал происходящее, ужасаясь тому, что есть люди, которым пришло в голову делать из других людей мыло. Как много могут понимать дети и что навсегда сохраняет их память, Данило и самому себе сказать не мог…

Рассыпанные по чужим жизням, живут и длятся воспоминания о каких-то лицах, запахах, звуках, о медного цвета поверхности болота на закате солнца, о крике птицы, об ударе человеческого тела о бетон перед отелем «Атертон», в первый, третий, сто третий раз, ударе, которого в Гамбурге еще не было в памяти Данилы, потому что он еще не добрался до своей первой нью-йоркской ночи, навсегда отмеченной телами, летящими мимо окна, чтобы через секунду с криком или тупым звуком удара переселиться в вечность.

От всего света мира, сиявшего в глазах его жены, у Гарачи осталось только затоптанное ногами прохожих пятно крови на тротуаре, чувство вины и потребность после выписки из больницы создать из бывших детдомовцев одну большую семью. Где сейчас Гарача, знает, скорее всего, только Арон, а если не знает, то, видимо, может узнать. Жива ли Сара Коэн и где она?

* * *

Когда Дамьян вернулся в Белград, чтобы, сдав анатомию и все, что за ней следует, от физиологии до судебной медицины, продолжить дело прадеда Луки Арацкого, отца Данилы Арацкого и всех многочисленных врачей и знахарей, которыми на протяжении истории был так богат род Арацких, Данило Арацки смотрел, как в звездной пыли мерцают лица умерших, блуждающих во вселенной из вечности в вечность, сопровождаемые хором голосов некогда существовавших птиц, людей и зверей, которые снова будут существовать, перевоплотившись в какой-то новый образ, никогда не совпадающий с тем, каким был в прошлом, потому что в страшной вселенной нет двух одинаковых ликов, двух одинаковых душ. И тем не менее Дамьян и Данило это две половинки одного яблока, блеск и отблеск на воде, крик и эхо этого крика.

«Я не имею права позволить ему пойти на какую-то бредовую войну и погибнуть», – поклялся Данило самому себе. – Но, с другой стороны, я не имею права и удерживать его здесь, делать из него беженца, человека без дома и без родины…» В приоткрытое окно врывался ледяной северный ветер, а в Белграде цвели липы, так же как тогда, когда он, решив бежать, вскочил на подножку поезда, идущего в Дортмунд. Этим же поездом Дамьян вернется в Белград, унося в душе озабоченный взгляд отца и вопросы: кто они такие, те, с кем его отец ведет загадочные ночные беседы? Откуда они появляются? Куда исчезают?

Через два дня после отъезда Дамьяна Данило Арацки сел в самолет, летящий в Нью-Йорк, не сообщив Арону ни о своем прибытии, ни о том, где собирается остановиться. В Нью-Йорке полно отелей. Позвонит Арону, когда выспится, и они разыщут кого-нибудь из «большой семьи» Гарачи, если в клинике Арона для него не найдется работы. Покойная родня в Нью-Йорке его найти не сможет, сказал он себе, и сел в первое попавшееся такси. Его удивило, что такси было такого же желтого цвета, как вагоны гамбургского метро, а таксист с трудом говорил по-английски. Тем не менее он знал некоторые дешевые отели. «Мистер останется доволен!» – сказал он, остановившись перед «Атертоном» и протянул Даниле визитку, после чего исчез, не подозревая о том, что этот отель с облупленными стенами останется в душе его пассажира незаживающей раной, а он сам – таким же близким другом, как Арон.

На визитке стояло: «Алексей Смирнов, хирург». «Смирнов» – как водка? Или как известное московское семейство? Данило улыбнулся и вошел в отель. Потом узнаю, время есть, подумал он. Сейчас важно выспаться.