Голоса на ветру - Гроздана Олуич

* * *

Когда прекращается рассказ,

останавливается течение времени…

Плотин

Когда ледяные северные ветры принесли первые снежинки, а вода Альстера начала схватываться льдом, лебедей перевели в зимовье, так же как бездомных принимали в приют, расположенный рядом с величественным гамбургским морским портом, заполненным судами со всех концов света.

Под снегом Гамбург скоро станет тихим и белым, сквозь облака больше не будут слышны крики диких гусей. «Господи, Боже, – Данило исподтишка перекрестился, – неужели я приехал в Гамбург, когда в Белграде цвели липы? Неужели я уже полгода в Германии?» Скорость, с которой пролетело время, одновременно и привела его в растерянность, и ужаснула. Так могут пройти и годы, а не заметишь, что прошли. Дамьян уже перерос отрочество, дорос ли он уже и до солдата?

* * *

– Опять заговорили о войне! – обернулся он к Арону. – Неужели мало было крови? Кто и с кем хочет воевать?

– Все со всеми! Неужели тебе это не ясно, Данило? Может, я что-то пропустил? Или забыл?.. Помнишь, как Гарача стонал во сне, а когда не спал, умирал от страха, как бы ему не забыть чье-то лицо, имя кого-то из детдомовцев или родственников с Козары, погибших в Ясеноваце? Он считал, что стоит забыть хоть одно имя, забудет и все остальные.

Из-за войны ли, или из-за чего другого, но Данило Арацки заметил тень страха в глазах Арона, так же, как увидел ее и Арон в его глазах, тут не было ничего удивительного, ведь оба знали, что такое война. И боялись ее. Через несколько месяцев у Арона истечет контракт с гамбургской клиникой. Данило только начал работать. У него, как и у Арона, диплом нострифицирован. С помощью связей Гарачи им будет нетрудно найти работу в Нью-Йорке или в какой-нибудь из больниц Среднего запада. И все-таки из Европы им уезжать не хочется. Из-за Дамьяна, из-за Эрики Лех, польки из Кракова, с которой Данило познакомился в Гамбурге.

Как маятник, раскачивающийся между Европой и Америкой, они некоторое время колеблются. Потом решают: Арон с Эрикой поедут первыми, Данило присоединится к ним после окончания бракоразводного процесса с Мартой и встречи с Дамьяном. Не увидевшись с ним, он никуда не поедет.

Какая-то смутная надежда на то, что в Америке он отыщет Петра, облегчает решение покинуть и Югославию, и Германию, тем более, что он уверен в возвращении, хотя и знает – Марта будет продолжать преследовать его, даже когда он окажется на глубине двух метров под землей. У нее остался его «Дневник». В нем все, что происходило и происходит. Все, что он видел во сне. Все, о чем мечтал. Все, что собирался сделать. Она не упустит шанс воспользоваться этим дневником, чтобы подвести его под суд и опозорить навеки. Сделать из него уголовника и сумасшедшего, который выбрал своей специальностью лечение душевнобольных для того, чтобы замаскировать собственную извращенность.

И тогда ему придется распрощаться с тем единственным, чем он хотел заниматься в своей жизни, с тем, ради чего он учился и сидел над книгами до поздней ночи… И кто знает, на что еще она окажется способна…

– Если только ты сам допустишь это! – сказал Арон, словно читая его мысли. – Никто не может погубить человека, если он сам твердо решил не допускать этого! – улыбнулся Арон, освобождая этим Данилу от тяжкого груза. – У каждого есть право на собственную жизнь.

– Да ладно, Арон! – вздрогнул Данило. – А «собачьи кладбища»? Не может быть, чтобы ты забыл, что делали с крестьянами в Ясенаке, если они не сдавали зерно в требуемом количестве. Официально это называлось «закупки зерна», а комиссары в кожаных куртках называли акцию «экзорцизмом». Неужели не помнишь? А ведь если бы кому-то не пришла в голову идея затопить поля для выращивания риса, пшеницы было бы вдоволь. Просто никто не решился сказать об этом вслух, кроме учителя, который в результате как-то раз на заре исчез в тумане…

– Эх, Данило! – Арон вздохнул. – Некоторые вещи лучше забыть…

– Думаешь? – вскинул голову Данило Арацки. – Возможно. Если бы только забвение не было заразным. Я до сих пор вижу во сне Ружу Рашулу.

– А, может, Ружу из Ясенака? Нет, не Ружу! Сару Коэн… Возможно, мы ее встретим в Америке… – Арон тихонько засмеялся, любуясь смущенным лицом Данилы. – Интересно, она лягушек вспомнит? Из-за этих лягушек ты и сбежал, и чуть не погиб в болоте…

– Она сбежала из-за крыс! Видишь, я по-прежнему не знаю, спят ли крысы по ночам. Помнит ли она их?

* * *

Когда и как Данило Арацки уехал в Америку, «Карановская летопись» не зафиксировала, хотя ее автор несколько раз упомянул о том, что рыжий внук доктора Луки Арацкого пересек Атлантику «через несколько лет после отъезда Арона». Что задержало его в Германии, сказать трудно. Желание быть поближе к Дамьяну? То, что Марта тянула с разводом? Страх перед необходимостью строить жизнь на чужбине? Неизвестно. Матрос, женатый на дочери Неги, упоминал о какой-то польке, с которой встретил его один раз в Гамбурге и два раза в Регенсбурге. У нее были зеленые глаза и темные волосы, совсем как у Даниловой сестры Веты, пропавшей в волнах Тисы, о которой до самой смерти Нега говорила со слезами на глазах.

Несчастных эмигрантов, из-за которых у доктора Арона Леви навсегда остался во рту горький привкус, становилось все меньше, однако на четвертом этаже регенсбургской больницы их было все еще достаточно для того, чтобы они могли формировать свои фантасмагорические правительства, уверенные, что однажды их час настанет. Но время шло, а этот час все не наставал. Потом они перестали надеяться и стали умирать как осенние мухи, безгласно и без сопротивления проигрывая последний бой. «Интересно, а тот, кто сам себя назначил министром обороны правительства в изгнании, до сих пор хранит комочек земли из виноградника под Смедерево?» – однажды в письме спросил Арон у Данилы. Вероятно, затем, чтобы передать это Гараче, глубоко тронутому преданностью старца родной земле.

– Человек, который так любит родину, не может быть предателем! – сказал Гарача Арону, полный решимости сделать для этих стариков возможным возвращение в Сербию.

Но из этого ничего не получилось: у старых воинов или не было, куда возвращаться, или же они боялись мести властей в случае возвращения. В некоторых случаях проблему решала смерть. Когда Данило Арацки приехал в Регенсбург, министр обороны без армии и адмирал без флота уже стали землей в земле. Комочек земли из смедеревского виноградника остался вместе с ним на чужбине.

* * *

Не тогда ли доктор Данило Арацки решил, что не оставит Петра на чужбине, ни живого, ни мертвого? Или он пресытился Германией? А, может быть, и связь с красивой полькой начала ослабевать? Все чаще он слышал, как она мечтательно повторяла: «Польша… Польша…», и предчувствовал скорое расставание.

Шептал ли и он во сне: «Дамьян, Югославия!»? Об этом ни в его «Дневнике», ни в «Карановской летописи» не было ни слова, хотя и там, и там с незначительными разночтениями описывался один его постоянно повторявшийся сон.