Шестой моряк - Евгений Филенко

тотчас усомнилась.

Смирной повадкой

в народе известный,

Слаф безрассудную

сделал промашку.

— Это уж точно про тебя, Бьярки! — захохотал Локи. — Не стоило позволять Хейд воспользоваться твоими мужскими достоинствами. Быть может, тогда ей недостало бы сил освободить меня из заточения, и неприятностей в Медвежьей долине было бы не в пример меньше.

— Ты бы хотел, чтобы Вальдимар конунг беспрепятственно достиг Утиного утеса, расправился с Хейд и присвоил твои книги? — удивился Бьярки.

— С высоты моего положения, — промолвил Локи, — мне одинаково безразлично, кому достанутся книги. Когда у меня возникнет в них нужда, я просто приду и заберу их себе. Точно так же мне наплевать, что станется с глупой колдуньей. Не скрою, ирландская спесь мне гораздо менее симпатична, чем ирландская глупость. Благодаря последней я хотя бы оказался на воле и вскорости буду сызнова предоставлен самому себе — на какое-то время, пока не совершу очередную глупость и не разозлю асов сверх всякой меры. Меня потешает то значение, какое придают в вашем мире тем бессмысленным околесинам, что возникли в моем воображении отчасти под воздействием бражных паров, а отчасти от неумеренного употребления свежих мухоморов. И которые я имел ни с чем не сравнимую глупость запечатлеть на пергаменте. Еще раз говорю: в этих книгах нет никакого высокого умысла или тонких предвидений. Это бред, бред и еще раз бред от первой до последней руны. И когда кто-то — вот как мы с тобой сейчас! — пытается отыскать в этой чепухе некий сокровенный смысл, то невольно сообщает этому бреду осязаемую, а то и обоняемую форму. Вот мы сидим здесь, над этими книгами, в тепле и уюте, а снаружи творится такое, что даже мне не хочется видеть, чтобы не подпортить царящего в душе моей веселья.

— А я был бы не прочь взглянуть, — сказал Бьярки.

— Тебе ничто не может помешать, — заметил Локи. — Только не жалуйся потом, будто я тебя не предупреждал.

Бьярки поднялся со своего места и с решимостью, достойной викинга, направился к двери. Едва он открыл ее и вышел на порог, как обнаружил, что Утиный утес, на котором стояла хижина Хейд Босоногой, вознесся над Медвежьей долиной на небывалую высь, словно все то время, пока они с Локи чесали языки по поводу магических книг, какой-то великий ётун поливал его живительной влагой, от которой идут в безудержный рост не только злаки и ягодные кусты, но и камни, которые доселе всякий разумный человек почитал за мертвые. И теперь весь Бьёрндаль виден как на ладони, от Холостяцкого залива до морского побережья. Бьярки стоял, одной рукой держась за дверь, чтобы не упасть с громадной высоты, а другую приложив к глазам и так пытаясь в подробностях разглядеть весь тот хаос, что творился далеко внизу. И сердце его вновь превратилось в сосуд, до краев наполненный страхом.

Когда зрелище стало невыносимым, Бьярки тихонько притворил дверь и вернулся к очагу, но язык не повиновался ему. Поэтому он сидел молча и наблюдал, как Локи развлекается со своими книгами.

Пьяница словом

нетихим и путаным

Вспомнил забор,

что не смог одолеть.

Фенрир златой

ощутил наконечник.

Кузнец злополучий[35]

лисицу напастей

в подковы обул,

хоть она упиралась.

Шалый урод

повстречал в кои веки

Друга в беседах,

что ему был под стать.

Тополь вздыхал,

и вздыхал, и вздыхал.

В обручи взятый

бочонок дубовый

Грабил невольно

ядреную брагу.

Призрачный тролль

во дни оны заботился

О хрустальном гроше.

— А сейчас что ж перестал? — удивился Бьярки, который немного отошел от пережитого и смог продолжать беседу. — Потерял, наверное? Тролли всегда слыли ротозеями.

— Что ты понимаешь в троллях! — сказал Локи. — Сейчас принято считать, будто тролли и ётуны — одно и то же. На самом деле это глубокое заблуждение. Всем известно, что ётуны не все так глупы, как кажутся на первый взгляд. Многие асы, вступив в спор с ётунами, бывали к собственному изумлению посрамлены, и требовалось либо заступничество Одина, который редко разбирал, кто прав, кто виноват, либо моя выдающаяся мудрость, которую зачастую принято считать хитростью, а то и плутовством, чтобы вернуть честно проспоренное добро. Разумеется, симпатий к асам со стороны ётунов это не прибавляет, и что-то мне подсказывает, что в недобрый час Рагнарёка они не упустят случая с нами поквитаться. Так вот, тролли — это ублюдки рода ётунского, плоды греховных связей с существами самого подлого происхождения, а то и с предметами вовсе неодушевленными. Самый толковый среди троллей глупее самого глупого ётуна. Тролли неуклюжи, туповаты и рассеянны, они теряют вверенные их попечению драгоценности с постоянством, достойным лучшего применения. Но, знаешь ли, даже мой едкий язык не поворачивается ставить им это в упрек. Разве они виноваты, что такими явились на свет? Разве они просили своих пращуров, чтобы те в умопомрачении либо из самых низменных побуждений совокуплялись с горными козами или расселинами в скалах?! Не стоит винить кого-то в изъянах или смеяться над его неприглядностями, не взглянув прежде на облик и повадку его родителей.

— Наверное, ты прав, — согласился Бьярки. — Но вряд ли в человеческой и божественной природе следовать твоему совету. Все судили, судят и будут судить всякого по его одеждам и облику, не вдаваясь в исследования его родственных корней. Это несправедливо, но, как я уже слышал у этого очага, кто говорит о справедливости?

— Что-то мы с тобой не на шутку расфилософствовались, — сказал Локи. — Не настало ли время сделать наши мысли проще, а языки свободнее при помощи известного снадобья?

— Не думаю, — ответил Бьярки. — Но если у тебя есть желание пить, то пей, не стесняйся.

— В том-то и беда, — сказал Локи сокрушенно, — что не могу я пить в одиночестве и без тостов.