Кресло русалки - Сью Монк Кид

Он медленно вел лодку по протоке, а я сидела на носу, глядя прямо вперед, понимая, что тонкая пленка вины и нерешительности образовалась между нами, зная, что возникнуть ей помогло упоминание имени Хью накануне.

Прошло две недели с того дня, как Хью покинул меня на кладбище рабов и за все это время ни разу не перезвонил. Ему было больно, и, конечно же, он злился. Но, кроме того, у меня было чувство, что он занял выжидательную позицию. Хью был наитерпеливейшим из людей, непобедимым чемпионом по тому, чтобы «все образовалось само собой», «как-нибудь уладилось» – его любимые выражения. Не сомневаюсь, что именно так проявлялся в нем психиатр, сведущий во всех вековечных тайнах человеческой души. Однажды он рассказал Ди историю о девочке, которая нашла кокон и попыталась разорвать его, чтобы помочь бабочке освободиться, и как после этого бедняжка появилась на свет со сломанными крыльями. «Не надо торопить события», – сказал он тогда.

Я сказала Хью, что какое-то время хочу побыть одна, и вот, пожалуйста, он мне это время предоставил.

– Знаешь, мы с Хью живем раздельно, – сказала я, поворачиваясь к Уиту. – Сами по себе.

Он посмотрел на плоское днище лодки, потом опять на меня, выражение лица его было суровым, но я подметила в нем и благодарность. Он сбросил обороты мотора, и сразу же сделалось намного тише.

– Давно вы женаты? – спросил Уит.

– Двадцать лет.

Сам того не замечая, Уит теребил висевший у него на шее крест.

– Счастливый брак?

– Сначала – да. А потом – ох, не знаю. Нельзя сказать, чтобы мы жили несчастливо. Глядя на нас, все всегда говорили, что мы прекрасная пара… «Хью и Джесси так подходят друг другу». В этом была доля правды.

Я сняла темные очки, чтобы Уит видел мое лицо, мои глаза, чтобы ничто не стояло между нами. На мгновение прислушалась, как ласково плещется о борт вода. Видя, что Уит никак не реагирует, я продолжила:

– Знаешь, как обычно говорят супруги: «Просто мы разошлись»? Я тоже сначала хотела так сказать поверить, что мое неудовольствие вызвано нашей удаленностью. После двадцати лет это логично. Но не думаю, что дело было в этом. Мы не разошлись, наоборот, слишком сблизились. Все у нас перепуталось, и мы слишком зависели друг от друга. Пожалуй, мне было нужно… – я замолчала, подбирая правильные слова, но они ускользали от меня, – «собственное пространство», «независимость», но все это пустой звук и ничего не выражает.

– Понимаю, нелегко объяснить такие побуждения. Когда я сказал своим знакомым юристам, что ухожу в монастырь, они так смеялись, будто я шучу. – Уит покачал головой и слегка улыбнулся, словно это воспоминание позабавило его. – Я никогда не мог объяснить им, что мне нужно побыть наедине с собой. В духовном смысле, конечно. – Говоря, он следил за изгибами и поворотами протоки, но теперь устремил взгляд на меня: – Здесь это называют «одиночество бытия».

Я почувствовала, как на мои глаза медленно наворачиваются слезы. Потому что я действительно понимала, что он имеет в виду, потому что он подсказывал мне правильные слова – одиночество бытия, – сказать точнее было невозможно.

Снова надев очки, я посмотрела на протоку, вскипавшую под напором прилива.

Через десять минут Уит свернул в приток, который вел к болотному островку, где мы занимались любовью. Я узнала его издали. Уит улыбнулся той улыбкой, которую я уже успела полюбить, слегка приподнимавшей уголки его рта. И мне показалось, что в нем произошла какая-то перемена, словно что-то надломилось в нем. Это чувствовалось даже в воздухе.

Когда мы оказались в заводи, вокруг которой идеальной оградой высилась болотная трава, Уит вывел лодку на самую середину и заглушил мотор. Он бросил якорь, и звуки окончательно стихли.

– Давай поплаваем, – предложил он и стал расстегивать рубашку.

Я сидела, не в силах вымолвить ни слова, глядя, как он стоит в лодке совершенно обнаженный, с обезоруживающим мальчишеским выражением лица. Затем он стремительно нырнул, подняв тучу брызг и так сильно качнув лодку, что мне пришлось вцепиться в борта.

Он со смехом вынырнул и встряхнул головой – брызги разлетелись по сторонам, как осколки стекла.

– А ты чего ждешь?! – крикнул он, переходя на мастерский кроль.

Я разделась догола и прыгнула.

Вода в протоке была жутко холодной. Просто ледяной. Какое-то время я могла только барахтаться, тело было в состоянии полного шока. Несколько лет назад в декабре, посмотрев телевизор, Хью предложил поехать в Новый год на озеро Ланье и принять участие в «Заплыве белых медведей». Участники заплыва, в остальных отношениях нормальные люди, лихо бросались в воду, от одного вида которой пробирала дрожь. Я недоверчиво посмотрела на Хью, не желая даже думать об этом. И вот я здесь, в этой прозрачной, студеной воде.

Наконец я потихоньку начала плавать, конечно, не так размеренно и спортивно, как Уит, а больше барахталась и ныряла. Вода пенилась, как кофе с молоком, и здесь оказалось глубже, чем я думала футов пятнадцать-двадцать. Это было пьянящее ликующее ощущение, словно мое тело, окончательно сбросив дрему, запело после долгого молчания.

Я увидела в лодке Уита, обмотавшего вокруг пояса потрепанное белое полотенце. Я даже не заметила, как он оказался там. Тогда я по-собачьи подплыла к лодке, он помог мне забраться и накинул на меня полотенце, почти такое же рваное, как его.

– Монастырское белье всегда такое? – шутливо спросила я.

– Это часть нашей программы по «умерщвлению плоти», – ответил Уит.

Он подвел лодку к островку, и мы пошли в шалаш, прижав к себе одежду. Уит расстелил коричневое одеяло на солнцепеке рядом со своей хижиной. Заглянув внутрь, я увидела черепаший череп на крабовой ловушке точно в том же положении, как оставила.

Мы расправили одеяло, небосвод с остатками мраморных облаков высился над нами. На мгновение я почувствовала, что меня пошатывает, как маленького ребенка, или как будто у тебя начинает кружиться голова и ты впадаешь в сладкое беспамятство. Я легла, даже не вытерев волосы, не очистив ноги от налипшей глины, и сказала:

– Единственное, чего я хочу, – это чтобы мы были честными друг с другом, до жестокости.

– До жестокости? – переспросил Уит.

– До жестокости, – улыбнулась я.

– Ладно, – сказал он, все еще шутливо. – Но вообще-то я против жестокости в любой форме.

Я сосредоточила взгляд на клочьях ярко светящихся облаков.

– Я в тебя влюбилась, – сказала я. – Иначе меня бы здесь не было.

Уит лежал, подложив руки под голову самым беспечным образом, но теперь медленно развел их в стороны.

– Я понимаю, – сказал он, – мы должны быть честными насчет того, что происходит… но, мне кажется, это откроет дверь, которую мы не сможем закрыть.

– А зачем нам ее закрывать?

Он сел и уставился на что-то прямо перед собой.