Катастеризм - Александра Голубева

Всё это было, но было не про него.

Как объяснить?

Слишком странное, сумеречное чувство. Двойное зрение, пятна на решётке Германа. Он никогда не играл раньше в покер – и в то же время был человеком, в покер игравшим. Английское время Present Perfect на русский обычно переводят прошедшим. The glass has been broken – «Стекло разбили». Но на самом деле означает оно не это, а то, что получилось в итоге и что видим мы в настоящем: стекло разбито.

Так уж устроен наш разум, что домысливает причинно-следственные связи между всем, что мы видим, протягивает в прошлое ниточки событий. Если стекло разбито – значит, кто-то в прошлом его разбил. Если ты пришёл в столовую и как обычно заказал омлет – значит, ты уже ходил туда раньше. Значит, всегда омлет заказывал.

Всегда его любил.

Если ты привычным жестом потёр висок – значит, ты всегда его потирал.

Мы проводим жизнь за решёткой Германа, где так легко увидеть то, чего нет.

Завтра он вернётся к Гамаевой и будет ей исповедоваться, и послезавтра тоже, и потом. Энцефалограммы, МРТ, сканы крови и прочие анализы – это полезно и информативно, но в конечном итоге без прямой речи пациента никуда, если дело касается психики. Придётся расстроить её: с покером вышло ровно то же самое, что и с санскритом, тонким результат не назовёшь. Завтра, и послезавтра, и потом они будут расспрашивать его и тестировать. Выяснять, как это произошло.

«Они» – это Юлия Николаевна Гамаева и её брат Юра, вызванивать которого она поспешно убежала.

Но это будет завтра.

А сегодня ID BARDO заливало прохладным светом луны, и ему казалось, что спускается он не по лестнице, а по клавишам огромного пианино: тут белая, тут чёрная, и если ступать тихо-тихо, то ни одна не задребезжит. Ночью здесь не было никого, даже верный Сунага уезжал иногда домой спать.

Тульин спросил его как-то раз, почему он, японец, работает в таком маленьком – занюханном, в общем-то, – стартапе. Неужели анализ записей с камер живыми людьми и правда так перспективен?

Он-то, Тульин, ждал, что Сунага проговорится: знает он, как правильно читать «ID» в названии; знает, чем на самом деле занимается Гамаева. Но Сунага лишь расхохотался:

«Да какой я японец, я родился в Ижевске! Там завод «Тойоты», папаша мой приехал инженером, ну и вот. Хотя я его и в глаза никогда не видел. И Японию тоже. Если по совести, то вообще-то я Смирнов».

«Почему же тогда Сунага?»

«Потому что японская фамилия – это +20 % к любой зарплате. Даже если работаешь охранником».

«То есть вы другой человек».

«Ну… – задумался Сунага. – В каком-то смысле».

– Вы другой человек, – сказал прерывистый, струной натянутый голосок. Совсем не похожий на тот, что лил Тульину в уши теории заговора.

Женя стояла в небольшом холле у выхода из BARDO, обхватив узенькие плечи руками. Лунный свет бил ей в затылок, проливался мимо, барашками пенился о зеркало и катился обратно – на лицо. От этого глаза Женины выглядели совсем огромными.

– Что?

– Не придуривайтесь. Вы меня обманули.

Как ты объяснишь ей жизнь за решёткой Германа? Как докажешь, что можно взять карты в руки впервые, но ощущать их так, будто играешь полжизни, что можно сесть в такси к знакомой женщине и не узнать?

Трус, Балбес и Бывалый жонглировали личностями, выбирая себе новые из некоего пула. Оставались ли они при этом самими собой?

Может, Тульин и балбес – но всё же не трус.

– Я не обманывал, – тихо сказал он.

– Обманывали!

Она хлопнула ладонью по выключателю. Лампы ослепили.

– Я давно за вами слежу. Когда вы только пришли в BARDO, вы всегда ели из аппарата со снэками. Или совсем не ели. А потом вдруг начали ходить вместе со всеми в столовую.

– Просто у меня был тяжёлый период в жизни. Я не следил за собой. А потом начал.

– И у вас низкий рейтинг доверия на «Мармаре».

– Много у кого.

– Я купила ваши данные – такое можно заказать, чтоб без анонимизации… Вот, поглядите! – она взволнованно вытащила смарт. – У вас стали другие ответы! Вы никогда не любили азартные игры, вам всегда нравились игры на координацию, покер появился меньше полугода назад, и ничего не сходится…

– Просто я стал невнимательно отвечать.

– Наоборот! Индекс внимания как раз повысился – да поглядите же вы! Ответы стали консистентнее, чем раньше, вы отвечаете внимательно. Просто про другое. Как будто новый человек…

Он говорил не то, не так. Пытался придумать оправдания, сгладить, да ничего особенного, дело житейское, у каждого бывает, ну невнимательно отвечал, ну поменялись интересы – когда надо было сказать ей правду–

– но пальцы скользили по прутьям решётки Германа.

Тульин отвернулся. Привычным жестом потёр висок. Почувствовал на запястье пальцы.

– И вот этот жест, – сказала Женя. – Он у вас недавно. Раньше не было.

– Раньше у меня и голова не болела от зрительных перегрузок.

Она хотела услышать не это. Она хотела услышать правду: что в самый первый раз, когда этот жест появился, он уже ощущался привычным. Как будто был всегда.

Но Тульин не стал так говорить. Вместо этого он стряхнул Женину руку и, как-то набок усмехаясь, спросил:

– Так что, это была шпионская миссия? Вы проводили со мной время, только чтобы присмотреться поближе? Потому что я странный? Опытный образец?

Женя отпрянула, упёрлась спиной в зерка- ло. Отвела глаза, смешной головастый воронёнок.

– Вы не странный. Вы хороший. Но с вами сделали что-то плохое. Вас как-то… перепрограммировали, что ли, так что вы перестали быть собой.

Тульин хотел спросить, что такое «быть собой», но представил, как она надуется опять на «философию», и не стал. И потом, он ведь понимал, о чём идёт речь. Не стоит цепляться к словам, когда тебе ясна суть вопроса.

– Я был… не очень хороший, – тихо ответил он. – И не очень счастливый. А теперь мне лучше. Считайте, что я прошёл курс лечения. Разве это плохо?

– Нейропрограммирование строго запрещено почти во всех странах мира, в России уж точно. И это не пустой запрет! Если вас изменили – вы же не можете знать, как именно. А вдруг вас используют? Вдруг в вас заложена какая-нибудь ещё программа?

– Киллерская? – усмехнулся Тульин, но Женя не отразила его усмешку. Она стояла теперь возле зеркала, и зеркалами же блестели её глаза. Восторженный ребёнок, любительница теорий заговора.

Возрастная меритократия подразумевала, что они равны, но Тульин просто не мог отыскать в себе никаких слов, чтобы защититься.

– У моего папы есть знакомые, – решительно продолжила Женя. – Я думаю, они могут помочь. Всё ещё можно откатить обратно, наверняка можно, по крайней мере постараться…