Время дракона - Светлана Сергеевна Лыжина

двое боролись за влияние на князя, как дьявол и ангел борются за человеческую душу. Конечно, Влад не считал своего выдуманного дракона дьяволом и уж тем более не считал Войку ангелом, но временами правителя охватывали сомнения хотя бы потому, что чешуйчатая тварь вёла себя, как нечистый дух, который почёл бы своим долгом не пускать паломника в монастырь.

"Ведь сегодня утром на крыльце моя зверушка говорила, что мне ни к чему вставать рано, - подумал государь. - Она взывала к моей лени, стремясь убедить меня, что я никуда не хочу ехать, и пусть попытки эти были слабы, но всё же".

Порой и Войко вёл себя странно, потому что видел дракона, которого никто не мог видеть, и это наводило Влада на размышления, ведь окажись боярин ангелом, его поведение не считалось бы странным - ангелы могут видеть бесов. Правда, Войко не говорил, что видит змея. Он видел чёрную собаку, чёрную курицу. "Нет, - подумал Влад. - Конечно, всё это странно, но мои подозрения не имеют достаточных оснований. Я просто тешусь выдумками, чтобы было веселее жить".

Слишком многие вопросы князя оставались без ответа. К примеру, если боярин вправду являлся ангелом, то почему же он не видел дьявола в истинном, змеином обличье? А если тварь, которую Влад считал своей выдумкой, являлась настоящим дьяволом, то почему она не только бегала за хозяином по монастырям, но и гостила в этих обителях?

"Истинному бесу сопровождать меня было бы трудно, ведь нечистая сила должна держаться подальше от святых мест, - рассуждал Влад и вдруг сам себе возразил. - А почему трудно? Совсем нет! Конечно, нечистый не явится в монастырскую обитель один, зато явится вместе с подопечным ему человеком и охотно погостит. Не будь дьяволов в святых местах, откуда взялись бы искушения, которые мучают монахов?"

Государь мысленным взором окинул ту дорогу до монастыря, которую ещё предстояло одолеть. Впереди ждали несколько сёл, приткнувшихся к обочине пыльного тракта, а затем начинался лиственный лес. Деревья в этом лесу давали прохладу, не закрывая свет солнца, а за ними расстилалось поле, ограниченное с одной стороны берегом широкого озера, заросшего камышом и кувшинками. С берега хорошо был виден остров, а на острове и стоял монастырь, соединённый с большой сушей длинным деревянным мостом, поднимавшимся совсем не высоко над водой.

Вода на озере, как всегда в августе, уже должна была зацвести, сделавшись зеленоватой и мутноватой. Муть придавала спокойным водам свойство зеркала, так что в них очень чётко отражалось небо и создавало вид, будто монастырь парит в воздухе. "И всё же нет, - говорил себе Влад, - даже в августе отражение выглядит не таким светлым и чистым, как сами небеса". Это зримое различие напоминало, что обитель, как бы ни стремилась она ввысь, всегда будет опираться на грешную землю, а тамошние монахи, пока живы, не обретут крыльев, хоть и уподобились птицам.

"Монахи и впрямь как птицы небесные - не сеют и не пашут, - мысленно усмехнулся князь. - Ни к чему взваливать на себя такой труд, если ты сыт и одет благодаря трудам других рабов Божьих".

Государь подумал так, потому что от него и от прежних правителей монастырь получил в дар многие угодья в разных уголках Румынской Страны. Подать в обитель платили пахари, пастухи, мельники, бортники, рыбоводы, что занимались разведением форели, и много кто ещё. Даже таможенники платили, если получали от государя повеление отдавать собранные пошлины не в княжескую казну, а к настоятелю...

"Святая обитель намолила себе сытую жизнь, - подумал Влад и вдруг спохватился. - Паломнику не пристало думать так". Уличив себя, князь вдруг вспомнил слова своего наставника, отца Антима:

- Глядя на устройство монастырской жизни, надобно примечать, чего достигла братия в стремлении к Богу, а не злорадствовать по поводу того, что монахи всё ещё человеки. От злорадства тебе никакой пользы, а, наблюдая духовные подвиги, может, переймёшь для себя что полезное.

Конечно, отец Антим, который и сам являлся монахом, говорил правильно, но чтобы вкушать пользу от наблюдения духовных подвигов, требовалось сперва добраться до обители. Между тем время шло. Судя по положению солнца, был уже восьмой час, а это означало, что к обедне прозвонят через два часа. "Опять не успею вовремя, - размышлял Влад, - даже если сию же минуту поскачу к монастырю во всю мочь. Но я и не поскачу - я обещал судить дальше".

Вспомнив о деле, правитель подумал, что собравшиеся крестьяне совещаются уже долго, и что пора бы им договориться. Государь прислушался, и тут гудение толпы, которую он из-за спин своей охраны по-прежнему не видел, смолкло. Селяне и вправду выбрали, кого выставить на суд.

- Государь! - раздался громкий звонкий возглас. - Эй, государь! Я готов!

- Кто это там готов? - спросил Влад, ожидавший услышать привычное "мы выбрали просителя".

- Это я готов! - раздался всё тот же голос. - Могу предстать перед тобой, чтоб ты рассудил меня с одним жадным человеком!

- Тебя выбрали всем собранием? - уточнил правитель.

- Да!

- Пустите просителя ко мне, - приказал князь, а сам подумал: "Бойкий не в меру".

Между тем дракон возле ног государева коня сидел и вслушивался в гомон толпы, как минуту назад сам Влад. Чешуйчатая шавка будто уверяла, что своим поведением отражает хозяйское настроение, и то же самое она доказала в деле о телятах, но ведь могло статься, что дракон притворился и на самом деле не выражал чувства и мысли князя, а стремится на них повлиять.

К сожалению, государь не успел оценить такую вероятность, ведь как только он произнёс "пустите просителя", толпа посторонилась, а всадники, сомкнувшие кольцо вокруг правителя, проехали немного вперёд и таким образом сделали свой строй проницаемым. Людское скопище на поле снова стало видно князю, и тут же в один из коридоров между всадниками вошёл человек лет тридцати пяти. Человек этот улыбался - а такое редко увидишь среди просителей. Даже жупаны, обращаясь к государю, делали мину серьёзную или скорбную, а тут обращался простолюдин, но улыбался так открыто, что даже усы у него шевелились.

То, что на суд предстал человек простой и даже по крестьянским меркам бедный, сразу бросалось в глаза. Одежда была льняная, некрашеная и никаких излишеств. Обувь - старая и вконец задубевшая, негнущаяся. Через плечо висела холщовая сума.