Четвёртая четверть - Инна Тронина

Руки у меня тряслись так, что я нечаянно выключил телевизор. Да и зачем его смотреть, если пошли другие сюжеты? Николай, Микола… Я почему так и думал, что сорвётся не накачанный Лёшка Чугунов, а доходяга Матвиенко. Он действительно любил Липку, ревновал её до ужаса. А та только забавлялась, дразнила его. Любил… И убил. Тьфу, даже не верится! И Андрейка пропал! Это уже совсем невероятно. Пацану года нет, это не свидетель. Зачем его похищать? Но, раз не убили его в квартире, значит, может быть жив. Жалко, что много времени прошло. Микола тысячу раз успеет уехать из Москвы. А с Украины его попробуй, достань. И зачем младенца забрал? С ним труднее будет скрыться…

— Господи, Липочка!.. Девочка моя… Этого не может быть! — лепетала мать. — Русик, это ведь не их квартира! Правда, что произошла ошибка? Та, убитая, нисколько на Липу не похожа…

— Будешь не похожа после пяти ударов ножом! — жёстко сказал я. — Это — её халат, точно. Похоже, они с Миколой подрались. У Липки и под глазом фингал. Когда снимают на видео, даже на фото, всё получается не так. Часто даже место не узнать. Мам, ну не надо! Подождём, когда Андрей вернётся. Хочешь, я сбегаю за ним?

Мать сидела, как деревянная. Я боялся, что она сойдёт с ума. Пришлось слезть с постели, обнять её, поцеловать. Она даже не посмотрела, что я по полу бегаю босиком.

— Русик, у тебя жар, — тихо сказала мать. — Ложись в постель. Андрей и так придёт. Липочка, да что же случилось? Помню, как впервые увидела — ещё с длинной косой. Синеглазка, красавица… Ведь вся семья выбита, почти вся! Только Оксана с дочкой остались, не сглазить бы! Жаль, что старшая сестрёнка задержалась немного с приездом. Она бы не допустила! Как Андрей ей всё это скажет?

Мать давилась слезами. И я вдруг понял, что по-настоящему реву. Такого не было с раннего детства.

— Русик, мне страшно подумать, что с Оксаной будет. Она почти всё в жизни потеряла. Одно хорошо — удачно вышла замуж. Но и это её положение мне кажется хлипким, несерьёзным каким-то. Четвёртая жена — разве так можно?

— В Турции можно. — Я вытер лицо рукавом. — Мам, чего плакать-то теперь? Мне уже давно казалось, что Липка плохо кончит. Я ей даже говорил… Она с ними спала, со всеми. И с Миколой, и Лёшкой. И с Андреем, конечно. Даже соседи знали, что у неё три сожителя. Ей очень нравилось, когда ревнуют…

— Не надо так о ней, Русик, — просила мать. — Не надо. Теперь уже ничем не поможешь, и упрёками — тоже.

У матери свалился с головы тюрбан. Волосы она действительно покрасила, и даже неплохо получилось. Но всё-таки лучше ей быть блондинкой.

— Самое главное, что ребёнок пропал, сын Андрея! Вдруг самое страшное уже случилось?

Мать грызла кулак, а я кусал губы.

— А. может, нет? Хотел бы — убил в квартире.

Надо самому успокоиться, и мать успокоить. Она не сможет всё подробно рассказать Андрею. Придётся мне…

— Шеф придумает, что делать. Не таких находил. У него крутые случаи были в жизни!

— Знаю, — кивнула мать. — Но уже боюсь верить в хорошее.

Она держалась за сердце. Губы сделались цвета сливы. Я понял, что надо вызывать «неотложку». Это ещё с Ленинградки повелось. Но меня колотил озноб. Палец не попадал на кнопки телефона. Мать, схватившись за косяки, качалась в дверном проёме.

— Я так боюсь, что Андрей сломается именно сейчас! Какой кошмар — потерял жену, а потом подругу… Тех детей отобрали, этого сыночка похитили. Русик, помнишь. Андрей говорил, что его женщины все плохо кончают?…

Я подошёл к матери, взял её за руку. Она опять зарыдала.

— Ведь это всё — правда! Ты видишь? Ещё одна жертва какого-то неведомого проклятия! А Андрей ещё не знает! И сынулька пропал — куклёныш, грудничок… Где он, что с ним?…

Я вспомнил, как Липку показывали пор телевизору — в нескольких проекциях. Почему-то особенно обратил внимание на задранный, окровавленный халат. Даже трусы были видны. Руки со сведёнными пальцами — так бывает при последней судороге. Глаза не синие, а белые. Мутные, с расширенными зрачками. Они давно высохли, подёрнулись плёнкой.

Когда знал человека живым, трудно представить, что его нет. И не будет никогда. Всё такое знакомое. Например, густые волосы на плитках кухонного пола. Резные двери в комнатах — их делал ещё Липкин отец. Не умер бы он от сердца, наверное, все дети жили…

Но куда же маленький Андрейка делся, интересно? Он такой пупсик! Синеглазый, на Липку похож. Но и от Андрея много что есть. Особенно кожа — нежная, шелковистая. Липка уверяла, что сынок её напоминает пирожное «Рафаэлла» — из кокосовых хлопьев с миндалём.

Октябрина-то Оксанкина чёрная, как я. А Андрейка — совсем другой. Улыбчивый, не плаксивый. Знал меня хорошо, шёл на руки, давал свои игрушки. А теперь осталась от него пустая кроватка, и больше ничего. Я вспомнил, что особенного беспорядка в квартире не было. Только валялась на кухне перевёрнутая табуретка. Наверное, Липку убили там, а в коридор уволокли потом…

— Мам, ну не плачь, — попросил я. а сам всхлипнул. — Чего теперь?

— Как же не плакать-то, Русик? Мальчик без мамы остался, даже если живой. Андрей — единственный родной человек у него…

— А Оксана с Откой? — удивился я. — Это же тётя и двоюродная сестра. Они парня не бросят. Раз его тело не нашли, может всё обойдётся. Я Миколу знаю, он не сумасшедший, Так, ненадолго мог отключиться. Никогда не мочил, точно. Это первый раз — из ревности. А Андрейка тут причём? Схватил просто, побежал… Отловят, наверное, по-быстрому. Или сам бросит где-нибудь, на вокзале. Шеф поиск быстро организует.

— Ой, Русенька! — Мать ревела в голос. — Что же это делается-то? Людей убивают, как мух, из-за всякой ерунды! Подумаешь — приревновал! Так и Олег мог меня зарезать, когда ты родился. Но тогда это никому и в голову не приходило. Полнейшая деградация. Озверение… Погибла страна. И мы все погибли! Я только за тебя боюсь… — Мать обняла меня, прижала к себе. — Как детей рожать? Как растить? А люди терпят, прощают. И, кажется, будут безмолвствовать бесконечно. Просто ждать лучших времён…

Мать гладила меня по голове, целовала в лоб. Я не сопротивлялся — пусть хоть так успокоится.

— Войну, говорят, пережили, и здесь выдюжим. И молчат, молчат… А кругом убивают! Ой, сыночек…

— Дураки они! — Я гладил волосы матери. Они были рыжие, мягкие от кондиционера. — Не пережили войну, а немцев победили. Если бы терпели, а не воевали, так и сидели бы тут они хозяевами, правда? Надо же бороться!

— Конечно, Русик, надо! А никто не борется. Прячутся, шкуры, пока самих не припечёт. И тогда только мелких начальников ругают, а не царя-батюшку. — У матери на губах выступила пена. — Да где же Андрей?!

Она стонала от бессилия и страха. Я всё понимал. И тоже ждал шефа. Если мать упадёт, мне одному её на кровать не уложить.

— Надо же на улицу выходить, криком кричать, делать что-то, а они по углам расползлись, как тараканы. И никто не спасёт нас, никто…