Щит и вера - Галина Пономарёва

22 июня 1941 года… В Парбиг известие о начале войны пришло через два дня. О призыве в армию «врагов народа» даже не помышлялось! Была сформирована трудармия, куда вошли все спецпоселенцы призывного возраста, как мужчины, так и женщины. Под мобилизацию попали Куприян с Евдокией.

– Господи, как хорошо, что родители здесь! – не раз обращала Дуня свои молитвы к Богу. – Что было бы с детьми!

Трудармия занималась заготовкой в тайге леса. Домой отпускались только один раз в две недели помыться и переночевать, а ранним утром уже вновь заступали на работы. Труд был тяжёлым даже для мужчин, что же говорить о женщинах! Но во многом страдания от мороза, голода и непосильного труда смягчались тем, что Евдокия и Куприян были вместе, что дети были в тепле с дедушкой и бабушкой. Этим преимуществом мало кто мог похвалиться. Выдерживали, валили поднебесные ели, кедры, корчевали и готовили из огромных брёвен распил. Пришёл август 1943 года. Наступил день освобождения Куприяна Назаровича. К этому времени Шадрин Василий Матвеевич уже отмотал свой срок.

Нелёгкое решение должна была принять семья. Что же дальше? Шла война. На фронт отбывших срок «врагов народа» не призывали. Куприян настаивал на возвращении на родину, на Алтай, в родное село.

– Там у нас дом, поднимем его, хозяйство, Василий Матвеевич! Чего бояться? Пусть власть посмотрит, что вернулись, не сгинули мы! – взволнованно говорил Куприян.

– Всё развалилось. Что от дома осталось – неизвестно. А трудармия та же! Растрясём последнее, что имеем! Нельзя сейчас нам трогаться. Надо подождать окончания войны, там видно будет. Здесь уже обросли. Как-то живём! А там опять всё начинать придётся. Никуда мы с Настасьей не поедем! Остаёмся здесь – вот мой сказ.

– Куприяша, тятя прав. Куда мы там с детьми приткнёмся. Устала я. Ты освободился, тятя тоже. Будем жить здесь. В трудармии нам всё равно до конца войны работать! А детей куда я там дену? – загоревала Евдокия, видя упрямство мужа.

– У меня там брат Прокопий, сестра Мария, они помогут. Там жили все наши предки, там их могилы, там похоронены мои родители, Евдокия! Пусть остаются Василий Матвеевич и Настасья Михайловна, а мы давай будем вертаться домой!

– Нет, Куприян, я остаюсь с детьми и с родителями здесь! Мы никуда не поедем! Это моё твёрдое решение. Я тоже не могу бросить здесь отца и мать! – с волнением продолжала говорить Дуня.

– Евдокия, ты меня знаешь, я тогда поеду один! – твёрдо настаивал на своём Куприян.

– Как хочешь! Я остаюсь! – решительно заявила Дуня.

Больше разговор не продолжался. Стало очевидным, что Куприяна ничем не переубедить. Всем было понятно, что он это решение принял уже давно. С утра Куприян стал собирать в рюкзак свои вещи. Евдокия не перечила. Закончив сбор, Куприян Назарович поцеловал детей, поклонился тестю и тёще, обнял Дуняшу и ушёл.

* * *

В октябре 1943 года Носков Куприян Назарович вернулся в родное село. День был пасмурный, непрерывно сеял осенний дождь. Подойдя к дому Шадриных, он увидел плотно закрытые ставни на окнах, забитые крест-накрест досками, также была забита входная дверь в дом. Из двух сараев остался один. Однако чувствовалось, что дом поддерживала и берегла чья-то рука.

«Наверное, Прокопий старается! Спасибо, брат, тебе!» – поблагодарил мысленно брата Куприян и быстро пошёл к отчему дому.

Как только он зашёл в избу и увидел брата и золовку, они тотчас кинулись к нему.

– Братка, братка, Куприяша! – со слезами всхлипывал старший брат. Слёзы струились по его старческому лицу. Куприян был поражён. Какими стариками стали его родные!

– Братка, – продолжал Прокопий, – а ведь мои сынки убиты на войне! Одне мы остались с Еленой! Вот ведь как! Господи!

– Да ты проходи, проходи в горницу, Куприян Назарович! – обратилась к нему Елена.

Куприян сбросил мешок, прошёл в большую комнату. Прокопий продолжал всхлипывать.

– Вот, Куприяша, на младшенького пришла похоронка в начале 1942 года, а на старшенького нынче летом! Как жить, братка? Что же делать нам? Мочи нет терпеть! Господи милостливый, помоги! – перекрестился он на икону.

Перед Куприяном был несчастный старик. Всё его лицо отражало тяжесть большого безутешного горя, навалившегося на него.

– Много наших земляков поубивало на этой войне? – обратился он к брату, не зная, что сказать и чем его утешить.

– Ох, много! Кажется, ни одного дома не обошла чёрная весть! – вместо брата ответила Елена. – Присаживайся за стол, Куприян Назарович, отобедай!

Ели молча. Куприян поинтересовался сестрой Марией и её мужем Григорием.

– У них Савелий тоже воюет! Дочка дома, – продолжала отвечать вместо Прокопия Елена.

– Надо бы мне навестить сестру, – пытался продолжить разговор Куприян.

– Отчего же, сходи, навести. Григорий вместе с Прокопием сохраняли избу и усадьбу шадринскую. А вещички у нас оставляй, поживёшь покуда до весны, там видно будет, – рассуждала золовка.

– Меня в трудармию заберут как неблагонадёжного. Даже на фронт нашего брата не пускают, засранцы! Так что я изредка тут у вас появляться буду. А за приглашение спасибо, Елена. Завтра поутру пойду в сельсовет, мне ведь отмечаться в милиции еженедельно надо. Думаю, что послезавтрева уже в трудармию уйду. Здеся, поди, тоже такая есть?

– А как же! Много молодых баб туда подгребли. В деревне почитай одни старики да дети малые живут. Вот Прокопий вместе с Григорием Самсоновичем Зыковым бригадирят над старухами, что в колхозе осталися. Я тоже в колхозе работаю. Что ж делать, война не разбирает возрасту. Лошадей мало, пашем даже на коровах. Хлеб нужен на фронт, кто ж солдатушек наших кормить будет, окромя баб. Вот и работаем на совесть, – повествовала Елена.

Куприян увидел тяжёлую военную жизнь селян. Он в поселении «врагов народа» тяжесть войны ощущал иначе. Здесь, на свободе, оказалось, жизнь мало чем отличалась от той, из которой он только что вышел. Везде война! Везде боль народная!

На следующий день он пошёл в сельсовет, предоставив справку об освобождении из мест заключения и предписание о мобилизации в трудармию. Затем зашёл в дом сестры, поблагодарил Григория за сохранность избы и усадьбы и был отправлен на заготовки леса в составе одного из отрядов трудармии. До окончания войны он вместе с такими же неблагонадёжными, женщинами, подростками почти безвыездно жил в лесу. Но к началу посевной 1945 года трудармия была расформирована. Колхозу увеличили посевные площади, без работников трудармии и дополнительной тягловой силы с новым планом было справиться невозможно. Началась послевоенная жизнь!

* * *

Послевоенные годы только и были радостны тем, что закончилась война. Оставшиеся в живых возвращались, за погибших и пропавших без вести молились, их продолжали ждать матери и жёны. Куприян Назарович приступил к восстановлению дома и построек, которые за двенадцать лет запустения требовали мужской руки. Он писал Евдокии. Надеялся на её возвращение и ждал. Но она не вернулась. Писала, что родители стали хворать, дети учатся в школе, в колхозе и ей работа нашлась, возвращаться она не будет. Но Куприян всё-таки ждал семью. Надеялся, что в отремонтированный дом, может, и старики Шадрины вернутся. Он по-прежнему не вступал в колхоз и вёл единоличное хозяйство. На слова брата о вступлении в колхоз отвечал, что уже отсидел за неповиновение советской власти и теперь ему уже ничего не угрожает. И ошибался…