Моя Шамбала - Валерий Георгиевич Анишкин

— Чего не взяли? Сам не захотел, — беззлобно отмахнулся Мотя, — Чего там хорошего-то? Сто придурков стоят в куче и тянут: «ааа!». «А» да «а» — вот и весь хор.

— А откуда Толя Длинный взялся? Он же уезжал жить к матери, — спросил Каплунский.

— Приехал в техникум поступать. Да Монгол корешился с Толей с пятого класса, когда мать Толи еще с отцом Свистковым жила. Дома-то напротив, — объяснил Мотя.

— А он в какой техникум? — заинтересовался Алик Мухомеджан.

— В машиностроительный.

— Может и мы в машиностроительный? — Мухомеджан приподнялся на локтях с травы и посмотрел на Мотюстаршего.

— А чем железнодорожный хуже? — в голосе Моти звучала уверенность. — Чем плохо работать на железной дороге? Будешь поездами командовать. А если не захочешь, можешь где угодно работать. Хоть в связи, хоть где. А машинка, что? Только на завод. Всю жизнь через проходную и в четырех стенах, как в тюрьме.

— Да это да! — сразу согласился Аликпер, который волю не променял бы на золотые горы, потому что любил природу и рыбалку больше жизни. В этом деле он не признавал компаний и ходил по грибы и на рыбалку один. И грибником и рыболовом он был удачливым, и к его удаче относились с уважением даже взрослые рыбаки.

«Мухомеджану бы в лесники или в рыбнадзор», — лениво шевельнулась у меня мысль и вдруг обрела четкую форму: «не поступит». Это было опущение, которое вспышкой пронзило мозг и погасло, не оставив следа. Все произошло произвольно. Через минуту я уже об этом забыл. Есть вещи, о которых лучше молчать. Как об отце Изи Каплунского. Наверно, здесь действовал всесильный инстинкт самосохранения, и это срабатывало помимо воли.

— Ты готовишься? — ревниво спросил Мухомеджан Мотю.

— Да так, грамматику читаю, — неуверенно сказал Мотя.

— А я что читаю, что не читаю. Темный лес, — засмеялся Мухомеджан. — У меня всегда с русским нелады были.

— А у кого лады? — согласился Мотя. — Вспомни, как училисьто!

— А ты, Самуил, все же с нами не хочешь? Тоже в машинку идешь?

— У него, брат, Haум, мастером на пятом заводе работает, — пояснил Каплунский.

— А я думал, Наум портной, — сказал Мотямладший.

— Почему портной? — пожал плечами Самуил.

— Да все время в костюме ходит. Как Исаак.

Ребята засмеялись.

— Вовкин отец тоже в костюме ходит! — засмеялся Мотястарший.

— Вовкин отец инженером работает, все знают.

— А чего Монгола вдруг в хор потянуло? — вернулся к их разговору Пахом. Видно ему никак не давал покоя Монгол, который ни с того ни с сего потащился в хор.

— Так у него голос прорезался, — лениво отозвался Мотястарший. Руководительница сказала, что это после мотации.

— Чего? — не понял Пахом, — После мотяции?

— Ну, ты, в ухо хочешь? — обиделся Мотя. — Мотация у всех бывает. Это когда голос меняется. Когда в мужика превращаешься.

— Вот у тебя еще не прошла, потому ты и пищишь. А у меня уже прошла, видишь, голос какой грубый. Только я петь не умею. А Монгол вот запел.

— Это где ж я пищу? — от возмущения Пахом сел. — Да я сроду не пищал. Скажите, пацаны.

Пахом действительно не пищал. Голос у него был мальчишеский, но сиплый, и все это подтвердили.

— Ну ладно, не пищишь — согласился Мотя. — Но все равно у тебя мотация.

— Мутация, — поправил я. — Возрастная ломка голоса в период полового созревания.

— А ты, Вовец, откуда знаешь? — на всякий случай опросил Пахом.

— Читал.

— Вовец все знает, — польстил мне Мотястарший.

— Половое созревание — это как у Андрияна? — уточнил Пахом. Все засмеялись. Эту историю с Валькой Андрияновым знала вся школа.

Валька Андрианов в оккупации, как другие переростки, не был, но к шестому классу умудрился два раза остаться на второй год. Это был симпатичный крепкий парень, улыбчивый и не драчливый, но лентяй, каких мало. На уроках он сидел с такой постной физиономией, что его становилось жалко даже учителям.

Но с некоторых пор его стала беспокоить плоть, и он время от времени развлекался с не дававшим ему покоя предметом прямо на уроке. Особенно он приходил в волнение на уроке биологии. Молоденькая симпатичная биологичка была невысокая, худенькая, но с сильно развитой грудью. Эта грудь видно и доводила Андрияна до исступления. Он двигал рукой под партой, не сводя глаз с биологички. При этом физиономия его розовела от невыразимого удовольствия, и он сладострастно закатывал глаза. Сначала биологичка не понимала в чем дело. Только как-то раз сделала замечание: «Андрианов, что ты там все возишься?». В конце концов, ее не так беспокоил Андрианов, как остальной класс, который тридцатью парами глаз вдруг начинал косить в его сторону. Так долго продолжаться не могло, и однажды, когда началась очередная возня, биологичка, как бы невзначай приблизившись к Андриановой парте, вдруг кошачьим движением быстро откинула крышку. То, что она увидела, повергло ее в ужас. Она покраснела, глаза ее округлились, и она порыбьи стала хватать воздух ртом. Андриану бы прикрыться, но он уже не мог остановиться и с выпученными глазами и перепуганным лицом все же заканчивал начатое дело.

И вдруг биологичка взревела:

— Вон, скотина! Вон из класса! — Гримаса брезгливого отвращения передергивала ее лицо.

Андриян, прикрываясь руками, боком неуклюже вылез изза парты и под смех и улюлюканье класса бросился к двери, на ходу заправляя свой срам.

Биологичка, не смея сама пойти к директору с этим вопросом, рассказала все Нине Капитоновне, пожилой учительнице географии, а та директору школы.

Директор Костя вызвал Андрияна, но долго с ним не разговаривал, не читал нотаций, просто отобрал сумку и сказал, чтобы за сумкой пришла мать. А матери сказал, что без справки врача в школу его не пустит. Мать Андрияна высекла, а через день Андриян принес справку от невропатолога: «Здоров. Беседа о вреде онанизма проведена».

На том дело и кончилось.

— Вовец, какой будет счет? — вдруг спросил меня Пахом.

— Откуда я знаю? — пожал я плечами.

— Да ладно, можешь не говорить, — не поверил Мотя. — Но хоть кто выиграет?

— Да не знаю я, — сказал я, раздражаясь.

Знание приходило независимо от меня и чаще всего, когда я не ждал этого. Конечно, иногда я мог заставить свое сознание настроиться на непонятное мне и болезненное восприятие загадочного мерцающего пространства, которое несло информацию. Но для этого нужны были особые условия, при которых я мог бы управлять своим сознанием.

— НУ, хорошо, а как ты думаешь, потвоему, кто выиграет? — подошел с другого конца Мотястарший.

— Наверно, будет ничья, — наобум сказал я. Хотя, почему бы и нет? Московское «Динамо» будет у нас в