Брачные узы - Давид Фогель

Как ни странно, Врубичек оказался дома.

— Ты только посмотри, Юли! — с искренней радостью закричал он, помогая гостю освободиться от пальто. — Даже буря и ненастье иногда оказываются к лучшему!

Пожилая пара как раз ужинала. В скромной маленькой столовой царила атмосфера покоя и безопасности. Пахло луковым супом и жареным мясом. Гордвайль проглотил слюну. Юли пододвинула для него стул к столу.

— Не беспокойтесь — сам как-нибудь устроюсь, я не хочу мешать вашему ужину.

— Да нет же, вы нам нисколько не мешаете, — возразила хозяйка. Ей было немного за пятьдесят. Невысокая, с лицом, лучившимся добротой. — Коли пришли, поужинаете с нами.

— Нет-нет, спасибо! Я уже ел, — почему-то солгал Гордвайль. — Только что поел. Несколько минут назад.

— Неважно, господин Гордвайль, — присоединился Врубичек к приглашению жены. — Вы же не станете нас огорчать. Поешьте сколько сможете. Желудок ведь растягивается, как кожа, выдержанная в воде. Много мы вам в любом случае не дадим. Я уже почти весь ужин съел.

Гордвайль был вынужден присоединиться к ним. Хозяева уже перешли к жаркому, но ему налили супа, который принесла с кухни госпожа Врубичек.

После ужина Врубичек утер салфеткой, расстеленной у него на коленях, пышные свои усы, посеребренные сединой, и спросил:

— Ну, что у вас нового, дорогой мой? Как здоровье вашей благоверной?

— Хорошо, все хорошо. Tea отдыхает в санатории.

Последняя фраза вылетела у него против воли, и он сразу же пожалел об этом.

— Что вы говорите? В санатории? — Врубичек выглядел обеспокоенным. — И вы так спокойно об этом говорите. Что с ней?

— Ничего серьезного! Легкая операция, не представляющая никакой опасности. Ее уже прооперировали, и все прошло благополучно.

Старая хозяйка, вошедшая в этот миг из кухни, вздрогнула при слове «операция». Ничто в мире не пугало ее больше, чем операция, пусть даже самая легкая. Вне всякого сомнения, она предпочла бы умереть, чем допустить, чтобы ей сделали эту самую операцию.

— Что вы сказали? Операция? — воскликнула она в дверях с видимым страхом. — Кому ее сделали? Где?

— Моей жене, — просто ответил Гордвайль. — Нет никакой опасности.

— Где? Что? — настаивала хозяйка.

— Н-на… н-на… — заикался Гордвайль, немного покраснев, — н-на носу, естественно… Что же еще ей можно оперировать, когда она совершенно здорова! Ей вырезали полип, само собой разумеется…

— Ей ведь уже удаляли полип летом, — удивился Врубичек. — Как видно, полипы по природе своей вырастают снова, а-а?

— Да, летом удаляли с одной стороны, а теперь — с другой. Видно, так надо было, доцент Шрамек специалист в этой области… Он опасался, что если не сделать операцию немедленно, то полип в конце концов разрастется и перекроет носовые проходы целиком… Ха-ха, эти полипы такие пройдохи!..

На одно мгновение всем вдруг представилось отвратительное существо, черное и продолговатое, размером с фасоль, все больше и больше раздувавшееся в темном пространстве ноздри какого-то призрачного, абстрактного носа.

Хозяйка тяжело вздохнула:

— Операция, операция. Хуже этого ничего нет на свете. Я думаю, если бы мне велели делать ее, я бы померла от страха. Да к тому же разве можно полагаться на врачей? Врач — он ведь тоже человек! Они и ошибаются, и часто режут не в том месте, по здоровому… Мне рассказывали о таких случаях. А бывает, и нарочно делают такое, по злобе. Им-то чего? Так, игра. Боли-то они не чувствуют!

— Ну, это вы немного преувеличили, фрау Врубичек. Конечно, бывает, и ошибаются, потому как в природе человека ошибаться. Но преднамеренно не вредят.

— Моя старуха, — вступил Врубичек, — больше всего боится операций. Это у нее старая болезнь. С тех пор как ее сестра умерла от неудачной операции. Уже двадцать лет прошло, а она все не может успокоиться. Но ведь нельзя по этому судить обо всех. Бывает, ботинок уж так порван, что никак его не починишь, — что ж теперь, обвинять сапожника, который попробовал починить, да не вышло? Конечно, бывает, что и хороший ботинок в дурные руки попадет, так ведь и это еще ничего не доказывает.

— Нет-нет, — возразила старуха, стоя уже возле стола; глаза ее были влажны от навернувшихся слез, — ты всегда готов людей оправдывать, потому что издалека на них смотришь, а издалека даже осколок стекла бриллиантом выглядит. Я их тогда так просила, умоляла, чтобы не делали операции. Она такая здоровая была девушка, господин Гордвайль, да вы хоть Карла спросите, — кивнула она в сторону мужа. — Он ее хорошо знал. Мы уже несколько лет были женаты. Красавица была, девятнадцать лет всего! А те убийцы ее забрали и порезали ей живот. Я кричала: отпустите ее! Не надо операции! Она сама поправится! Где это слыхано, чтоб у человека живот заболел и сразу же резать! А все говорили: врачам видней! Если врачи говорят рак, так уж точно рак, а не селедка! А когда рак, то ничто не поможет, кроме операции. А девчонка — вот те крест — до сих пор жила бы, как ты и как я, кабы не врачи! Да им-то какая разница, врачам этим? Одной девчонкой меньше в мире, эка важность!

Хозяйка устало опустилась на стул.

— Вы, может, думаете, господин Гордвайль, — снова завела она, — что ее кончили только одной операцией? Двумя, говорю я вам! Две операции одна за другой, бедняга! Первая, сказали, хоть и прошла успешно, но необходимо сделать еще одну. Очень сложный случай, сказали, одной операции мало. Слыханное ли дело! Ясно как день, в первый раз не в том месте резали! Голову дам на отсечение, что это так! Снова ее разрезали, она и умерла. А как вы думаете? Чтоб человеку дважды живот порезали и он бы живой остался?! Даже самый что ни на есть здоровый!

— Полно тебе, Юли, — стал успокаивать ее Врубичек. — Дело давнее, ничем уже не поможешь. Чего горячиться-то! Лучше бы ты нам попить приготовила. Кофе, к примеру, а? Живые вперед мертвых идут, о них в первую голову и заботиться надо.

Он стал скручивать себе папиросу, в то время как жена его, волоча ноги, поплелась на кухню. Задержавшись на пороге, она обернулась к ним:

— Я только и сказала, что на врачей нельзя полагаться. Коли заболел — жди, пока хворь сама не пройдет… Достаточно средств есть домашних — старых, испытанных, это совсем другое дело! Я всем, кто мне дорог, говорю: остерегайтесь врачей!

И вышла.

— Женщины, они такие — сказал Врубичек снисходительно, — чем старше, тем умом слабее.

И протянул Гордвайлю пачку табака и папиросную бумагу.

— Операция ведь уже прошла благополучно?

— Да, уже сделали.

— Когда ее домой-то выпишут?

— Через недельку, я думаю, десять дней.

— Это хорошо! Очень хорошо! — сказал старый сапожник.

Что именно хорошо, Гордвайль не знал точно, да это было ему и неважно. Он слегка отяжелел после ужина и испытывал приятную усталость. Ветер, стучавший створкой окна, не закрепленной как следует, делал еще более приятным пребывание в этом теплом, светлом доме, рядом с простыми сердечными людьми. Когда стук прервался на миг, из кухни донеслось ровное шипение газовой горелки: «З-з-з-з-з-з!»